тебе не хватает ума и что ты будешь настаивать на своем. Помни только, что я тебя предупредил, – отрезал я.

К этому я ничего не добавил, хотя собирался дать ей нагоняй. Конечно, я был не чета другим мужчинам, и на меня, человека степенного и в летах, приемчики Лили не действовали, но все же мелькало иногда в ее взгляде нечто такое, что меня обезоруживало – наверное, взывало к жалости, поэтому излишней суровости я себе не позволял. Вот и на сей раз я не присовокупил к сказанному ни одного слова упрека. И она, выбросив из головы мое предостережение, продолжила вести себя как прежде, словно я дал ей согласие на кокетство, и временами доходила до столь опасных крайностей, что меня просто поражало, как велики ее силы и как отточено мастерство.

Ни одному духу не выпадало на долю таких испытаний, какие достались бедной жертве ее коварства. Принято считать несчастным отца Гамлета, но он по крайней мере знал, на что обречен и чего ожидать дальше, и бывал ограничен в свободе лишь в определенные промежутки времени, которые нетрудно запомнить[17]. Но наш призрак не только находился стараниями Лили в состоянии вечной смуты и неизвестности, не только, как обычно бывает с влюбленными, мучительно дрейфовал от надежды к отчаянию и обратно, но, более того, законные часы явления ему уже не принадлежали и весь жизненный распорядок пошел прахом: то и дело под предлогом ознакомления с местностью Лили продлевала свои прогулки и намного опаздывала к обеду, и тогда призрак, пришедший к установленному часу и не заставший семью в сборе, уныло ожидал момента, когда сможет занять свое привычное место за столом. А когда все рассаживались, Лили принималась будоражить призрака взглядом, подталкивая его к новым эскападам, причем делала это скрытно, с невинным видом, так что дон Мигель знать не знал о ее роли, а перемены в поведении призрака объяснял тем, что на него, долговременного затворника, бодряще повлияла новая, более оживленная компания. Глаза духа делались все ярче и подвижнее, взгляд все реже уходил в себя. Он стал внимательнее относиться к тому, что происходило за столом, а по временам его лицо подолгу не покидала улыбка. Однажды, когда Лили рассказывала что-то забавное, он откинулся на спинку стула и раскрыл рот, как бы давясь от смеха, хотя не издал при этом ни звука. Опять же, решив, вероятно, проявить больше общительности, призрак дождался, когда дон Мигель произнесет очередной тост, и, вместо того чтобы ограничиться, по обыкновению, чинным поклоном, наполнил из графина свой стакан и поднес его к губам – впрочем, пить не стал, то ли потому, что вино для него было под запретом, то ли по причине отсутствия желудка под дублетом и нагрудником. Также призрак обзавелся привычкой растягивать насколько возможно трапезу, а прощаясь, перед тем как раствориться в воздухе, не раз и не два одаривал собравшихся взглядом, полным обожания. Кроме того, его чаще стали встречать в длинных коридорах дома, и он неизменно ухитрялся попасться там на глаза Лили. В конце концов преданность призрака выразилась в поступке таком смешном и причудливом, что я, вспоминая его, с трудом убеждаю себя, что это не был сон.

Как-то незадолго до полуночи меня всполошил частый стук в дверь. Я еще не успел раздеться, тут же открыл и на пороге увидел Лили в наспех накинутых платье и шали.

– Пошли, – воскликнула она, – скажешь, что ты об этом думаешь!

В коридоре было окно, откуда открывался вид на двор. Луна светила ярко, и я разглядел внизу призрака, стоявшего под окном Лили. Облачен он был, как обычно, в дублет и нагрудник, но на сей раз дополнил свой наряд шляпой с пышными перьями. В руке дух держал старую гитару без струн и пальцами имитировал игру, в то время как рот его открывался и закрывался, как бы подпевая исполняемой мелодии. Разумеется, ни гитара без струн, ни его уста не издавали ни единого звука. Призрак, который стоит и водит пальцами по деке гитары, как будто пощипывая струны; его рот, открывающийся и закрывающийся в такт неслышной мелодии – то судорожными рывками, то медленно, как при протяжном пении; череда поклонов, которые он отвешивает, то подходя, то отступая; его томный взгляд, устремленный то на заветное окошко, то на луну; прозаические немолодые черты, выражающие бурную страсть, и полная тишина, в которой разыгрывается вся эта сцена, – картина была настолько забавна, что я едва не расхохотался. Лили была менее осторожна, и у нее время от времени вырывался тоненький смешок. Наконец песня как будто была исполнена, и серенада на этом завершилась. Засунув гитару под мышку, призрак поднял взгляд в ожидании аплодисментов. Лили, вознамерившаяся испить веселье полной чашей, сорвала розовый бутон со стебля, росшего вплотную к окну, и кинула призраку. Тот галантно подхватил подарок, пылко его поцеловал, отступил на шаг или два, взмахнул рукой и своим обычным манером растворился в воздухе.

Все это, конечно, было очень весело, но я терзался тревогой, как бы Лили не довела дело до беды, и тревога эта усилилась на следующее утро, когда призрак явился к завтраку с розовым бутоном в разрезе дублета и с улыбкой на суровом лице – похоже, убежденный, что его ухаживания встречены благосклонно. Поэтому меня донельзя обрадовало пришедшее через несколько минут срочное письмо из Панамы. Наш пароход починили, поезд на ту сторону перешейка отправляется часа через два или три, время терять нельзя, ночью мы будем рассекать волны Карибского моря, а все воспоминания о тропиках останутся позади. Началась сумятица, мы собрали свои пожитки и стали прощаться, без надежды когда-либо увидеться, с нашим любезным хозяином и его тихой простодушной супругой. И я, думая об удивительных событиях последних дней, решил, что больше никогда не возьму на свое попечение ни одну своенравную юную леди, а с той, которая уже при мне, не спущу глаз, покуда ее не минуют благополучно все опасности.

И это было, пожалуй, совсем не лишнее намерение, так как, в последний раз направляясь по длинному коридору к выходу, мы встретили на пути не кого иного, как призрака. Он был при параде, начищенный нагрудник сиял, разрезной дублет украшали новые ленты, грудь – та самая роза, а в протянутой руке он держал кольцо. Насколько я смог разглядеть, оно было старинное и затейливое, из чеканного золота, с довольно дорогим, как мне показалось, камнем в середине. Одно из тех старомодных изделий, которые в основном и ценны