причем объясняется это не только моей профессией. Более того – почему бы не признаться с самого начала? – мне очень нравилось общество Мейбл Катберт, и от любого проявления ее благосклонности мое сердце начинало бешено колотиться.

В хорошем настроении, напевая что-то себе под нос, я начал небольшой обход пациентов на дому, который закончился после полудня. Вернувшись, я застал в кабинете миссис Чаббс, которая с показным усердием мыла окна. За этим занятием ее было трудно застать в Рождество, да и в любой другой день тоже, и я заподозрил, что внезапная забота о чистоте была просто предлогом, чтобы затеять разговор. И я не ошибся.

– Значит, доктор, вы собираетесь на обед в Приорство, – начала она. – И выходит, будете первым, кто все узнает.

– А откуда вам известно, миссис Чаббс, что я собираюсь в Приорство? – сурово вопросил я. – Неужели вы позволили себе читать мою корреспонденцию?

На самом деле спрашивать не было никакой необходимости: на краешке записки из Приорства, которую я неосторожно оставил на столе, красовался несомненный отпечаток мыльного пальца. Произнося это, я в подтверждение своей правоты протянул записку миссис Чаббс, однако она была не из тех, кто запросто даст себя оконфузить или поставить на место.

– А хоть бы и прочитала, ну и что? А если, доктор Крофорд, вас нет и пришел пациент, а я присматриваю за кабинетом, а он спрашивает, где вы, а я говорю, не знаю, а он говорит, разыщите, и мне приходится поискать на столе, вдруг вы оставили записку про то, когда воротитесь, а он все подначивает, и я нахожу то письмо и думаю, вдруг там сказано, где вы, а потом понимаю, что это про сегодняшний вечер, – так что же, по-вашему, мне все забыть и никогда не вспоминать ни о случившемся, ни о том, что должно в этот день выйти наконец на божий свет? А, доктор Крофорд?

Багровая от негодования, миссис Чаббс опустилась на пол, подобрала ведро и стремянку и, отложив уборку до другой поры, тяжелым шагом направилась к двери; конец лестницы при этом гордом отступлении угодил в медицинский шкаф, и хранившиеся там кости громко застучали. Обескураженный и раздосадованный, я счел, что ее замечание сделано невзначай и лишено смысла, и не стал выяснять, что же это за тайна, которую мне первому из смертных предстоит нынче узнать.

Вскоре, немного приободрившись, я приготовил свой вечерний костюм, а потом снова принялся изучать записку. Только тут мне бросилось в глаза, что по какому-то недоразумению в ней не был указан час. Это вполне могло быть пять, как обычно у Мейбл, но не исключалось, что и позднее, по случаю праздника. Вначале я немного растерялся, а затем принял разумное решение. Выдвинусь к пяти и справлюсь у привратника. Если окажется, что я явился раньше времени, съезжу к старой миссис Раббидж и к назначенному часу вернусь в Приорство. Старушка, пожалуй, решит, что фрак и белый галстук я надел из особого почтения к ее ревматизму, и, если фантазия пациента в самом деле чего-то стоит, пойдет на поправку скорее, чем от любых лечебных мер. Итак, в половине пятого я сел в двуколку и тронулся в путь.

Погода стояла бодрящая, не слишком теплая и не слишком холодная. Небо было затянуто облаками, и они, похоже, сгущались, но атмосферу оживляли крупные сухие снежинки; они не летели тебе навстречу и не кусали лицо, а тихо порхали в воздухе, и, пока я наблюдал, как одни медленно тают на медвежьей полости, которой я был надежно прикрыт, а другие, выбравшие более удачное место приземления, скапливаются пушистым одеялом – сначала прозрачно-голубоватым, а потом густо-белым – на земле и кустах вдоль дороги, их размеренное движение внушало мне чувство уюта. В прекрасном расположении духа, довольный собой и всем миром, я трясся потихоньку по дороге, и тут мне встретился пивовар Паркинс, кативший домой в собственной легкой повозке.

– Куда собрались, доктор Крофорд? – спросил он.

– В Приорство, мистер Паркинс, на обед. Не то чтобы званый вечер, – пояснил я. – Других гостей, наверное, не будет.

– Ах в Приорство? Счастливчик вы, доктор. А я как раз говорил миссис Паркинс, что надо бы пригласить вас к нам, но теперь вам светит кое-что куда лучше… Да, знатные бывали обеды в Приорстве, когда был жив сквайр, и наверняка… Выходит, доктор, вы будете первым, кто все узнáет. Хотя, я думаю, узнаем и мы все, но только позже.

– О чем это я узнаю, мистер Паркинс?

Но лошадь, не дав ему ответить, припустила вскачь и мгновенно унесла его на полсотни футов. Кучер из Паркинса был никакой, хотя сам он думал иначе. Подобные истории случались с ним раза три-четыре за год. В тот день он удалялся, расставив локти, с веселым «Но!» и всячески изображая мастерское владение поводьями, однако я не мог отделаться от впечатления, что жеребцом движет инстинкт, зовущий его домой, к рождественскому овсу; на самом деле он понес, и Паркинс, как бы ни старался, не смог бы его удержать. Так или иначе, в результате расстояние между нами стремительно увеличивалось и мой вопрос остался без ответа.

«Ну что ж, – подумал я, озаботившись замечанием пивовара так же мало, как словами миссис Чаббс, – есть по крайней мере один предмет, о котором я нынче вечером кое-что узнаю».

Выше я уже поведал, что ничто в жизни не радовало меня больше, чем общение с Мейбл Катберт; теперь же, понятное дело, я мысленно обратился к своим пока еще не высказанным нежным чувствам. Месяцами пытался я их подавить, но тщетно. Этой любви не виделось конца, она не давала мне покоя, и пора уже было, конечно, открыть для себя если не какие-то тайны, то хоть что-то насчет ее перспектив: ожидает ли меня крах всех надежд или их постепенное превращение в сладостную уверенность? И какой же день, если не нынешний, исполненный воодушевления и веселья, наилучшим образом подходил для того, чтобы как-то приблизиться к решению своей судьбы? В какое еще время, если не в Рождество, когда царит радость и не смолкают поздравления, я смогу уловить некий случайный, но столь важный для меня намек?

Я уже успел постепенно убедить себя, что строю надежды не на пустом месте. Те, кто не знает всех обстоятельств, сочли бы, несомненно, мои замыслы в отношении Мейбл решительно неуместными и самонадеянными. Ей не было двадцати пяти, мой возраст приближался к сорока. Ей предшествовал длинный и славный ряд предков – я мог проследить свой род только до деда,