строгом стиле, находящаяся на еврейском Преображенском кладбище, функционировала скорее в качестве места отпевания умерших (кстати, забегая вперед, отметим, что супруги Розенбаум были похоронены именно на еврейском кладбище Ленинграда, что также свидетельствует о сохранении ими еврейской идентичности до конца жизни).

Однако на Рождество квартиру Розенбаумов украшала традиционная рождественская елка. А вот праздновали ли они Хануку, приходящуюся практически на те же дни, неизвестно. Важно отметить также, что ни одна из их дочерей не посещала традиционную еврейскую школу-хедер, несмотря на то, что в 1910 году в Петербурге было аж 33 хедера. Религиозность в семье, равно как и любая активность, исходила от матери. По словам самой Айн Рэнд, Анна Борисовна была религиозна на «эмоционально-традиционный лад, основываясь не на убеждениях, а, скорее, вследствие верности религии ее матери». По мнению Энн Хеллер, вплоть до событий 1917 года мать хотела, чтобы ее дочки достигли значительного положения не просто в обществе, а именно в еврейской иерархии города.

Айн Рэнд нигде и никогда не говорила, сталкивалась ли она в России с юдофобией; более того, она утверждала, что проблема государственного и бытового антисемитизма никогда не обсуждалась в семье. Едва ли этому можно поверить. К примеру, в гимназию М. Н. Стоюниной, находящуюся в двух километрах от их дома на Невском проспекте, она и ее сестры были отправлены лишь по той причине, что туда принимали евреев без процентных ограничений. Исключено, чтобы об этом не знали и не говорили в семье.

Итак, Розенбаумы были не слишком набожны, однако иудейская вера и религиозная традиция играли в их жизни достаточно важную роль. Можно предположить, что богобоязненность семьи должна была практически сойти на нет после событий 1917 года; пожалуй, только очень религиозные люди продолжали оставаться верными своим взглядам в атмосфере советского воинствующего атеизма, а Розенбаумы к таковым вряд ли принадлежали.

Позднее Айн Рэнд будет отрицать, что иудаизм и еврейская идентичность сыграли определенную роль на начальном этапе ее жизни. Однако не подлежит сомнению, что в детстве она верила в Бога и считала религиозную обрядность естественной частью жизни – пока в 13 лет, на втором году революции, не приняла сознательное решение стать атеисткой[49]. К примеру, сама писательница вспоминает, что в шестилетнем возрасте она вместе с двоюродной сестрой со стороны матери (по всей видимости, Ниной Гузарчик) молилась Богу, прося о выздоровлении котенка. Но даже после решения стать атеисткой Айн Рэнд никогда не отрицала – правда, и не подчеркивала – свою этническую принадлежность. «Я родилась еврейкой», – говорила она в прошедшем времени, как будто в момент произнесения этой фразы уже перестала таковой являться.

Мими Саттон, дальняя родственница, дружившая с писательницей с 1930-х годов вплоть до ее смерти, вспоминала: «Поначалу она не хотела, чтобы кто-нибудь знал о том, что она была еврейкой. Нет, она этого не хотела. Был длительный период, вплоть до начала [Второй мировой] войны, когда она не хотела, чтобы кто-либо об этом знал». Мими, в девичестве Папурт, сообщила также, что Айн Рэнд просила не говорить, что ее (Мими) отец был родом из Бердичева: «Это ужасно, Мими! Это еврейское гетто!» По этой причине, представляя родственницу своим друзьям, Айн Рэнд никогда не называла ее еврейскую фамилию. После Холокоста, когда европейских евреев стали преследовать и убивать, отношение писательницы к этой проблеме изменилось, однако и тогда она крайне редко говорила о своей этнической принадлежности.

Впрочем, Айн Рэнд вспоминала о ней каждый раз, когда сталкивалась с проявлениями антисемитизма. Один из наиболее значимых эпизодов подобного рода случился уже в Америке. Дело в том, что друзья писательницы и ее мужа зачастую не знали, что настоящее имя Айн Рэнд – Алиса Розенбаум. Мать одной из ее знакомых, Милли Уилсон, сказала, что ей не очень-то нравится Гитлер, однако она солидарна с ним в том, что «следовало бы сжечь всех этих евреев». В образовавшейся паузе Айн Рэнд прекрасно модулированным голосом спокойно сообщила, что она еврейка. Это была последняя встреча писательницы с семьей Уилсон[50]. Другой случай. В 1946 году писательница познакомила свою соратницу по идеологической борьбе за свободную Америку Изабель Паттерсон с еврейско-американским драматургом Морри Рискиндом и его женой. Когда чета Рискинд ушла, Изабель заявила: «Я не люблю еврейских интеллектуалов». «Значит, ты не любишь меня», – холодно ответила Айн Рэнд. Через какое-то время она прервала отношения с Паттерсон[51].

Уже после войны, узнав о нацистских зверствах в концлагерях, писательница сказала: «Они убивали меня». Айн Рэнд однозначно одобрительно относилась к Государству Израиль, считая его возникновение (1948) в известной степени продолжением политики США на Ближнем Востоке. Несмотря на декларируемое ею неприятие концепции альтруизма, она начиная с 1973 года переводила деньги в помощь независимому еврейскому государству.

Добавим, что в США практически всё окружение Айн Рэнд состояло из ее еврейских родственников и потомков евреев-иммигрантов из Российской империи и СССР.

Первый писательский опыт

По словам самой Айн Рэнд, читать и писать она научилась практически без посторонней помощи, в шестилетнем возрасте. Попросив родителей написать «Алиса Розенбаум», она выучила буквы своего имени, а потом таким же образом запомнила написание других слов. Если верить свидетельству самой Айн Рэнд (а она, увы, достаточно часто преувеличивала собственные достижения), вскоре она знала уже весь алфавит и с легкостью читала и писала.

В дошкольные годы Алиса занималась игрой на скрипке, фортепиано, а также училась рисовать и изучала иностранные языки. Французский и немецкий ей преподавала бельгийская гувернантка. Английским она стала заниматься, по-видимому, незадолго до отъезда из СССР, в 1925 году. Французским Алиса владела, по-видимому, в совершенстве; на немецком могла как минимум читать художественную литературу[52]. Известно также, что сразу после приезда в США в 1926 году ее английский, мягко говоря, оставлял желать лучшего.

Знала ли она хоть в какой-то степени иврит и идиш? И тот и другой язык она должна была достаточно часто слышать не только в синагоге, но и дома: во время Шаббата и других религиозных праздников отец или самый старший из присутствующих мужчин должен был читать молитвы и благословения на древнееврейском, а члены семьи – вторить ему. Хотя языком семейного общения Розенбаумов был русский, мать с отцом, а также многочисленные родственники нет-нет да и перебрасывались смачными идишскими словечками и фразами. Однако в традиционную еврейскую школу, где изучался древнееврейский, Алису и ее сестер не отдавали. А значит, их знание идиша и иврита едва ли превышало минимальный уровень. Впрочем, это было характерно для многих эмансипированных еврейских семей того времени.

Как