В его словах не было ничего показного, он не заискивал перед ней. Просто говорил серьезно, как говорят о вещах, понятных обоим собеседникам.

Симонетта улыбнулась.

— Хорошо, я приду завтра вечером. Может быть, немного раньше, чем сегодня!

— Почему не утром? — удивился молодой художник.

— Мне предстоит работать с моим… учителем. — У Симонетты чуть было не сорвалось «отцом», но она вовремя спохватилась.

— А кто он? Я могу его знать?

— Сомневаюсь. Он англичанин.

— Вот оно что. Хотя ваш французский язык и бесподобен, мадемуазель, можно сказать, у вас почти парижское произношение, но все же отдельные звуки вы произносите как-то иначе. Я это почувствовал, но не понимал почему.

Вы великолепно освоили мой язык!

— Мерси, мсье, я принимаю ваш комплимент.

Последний луч солнца медленно угас, теперь они беседовали в полной темноте.

— Итак, завтра я вас увижу. Но если мне и не суждено закончить эту картину, она все равно навсегда останется в моем воображении.

— Подобно Неоконченной симфонии, — машинально заметила Симонетта.

— И столь же достойная сожаления, — согласился художник. — Так позвольте мне надеяться, что этого не случится.

— Я уже обещала вам. Я высижу… или нет… выстою, сколько будет нужно.

— Я очень хочу в это поверить. Надеюсь, вы поможете мне и не исчезнете подобно королеве Иоанне в тумане прошлого. Надеюсь, вы не призрак, не тень минувшего!

— Надеюсь. Мне всегда так жалко призраков. Мне кажется, они приходят на этот свет вовсе не для того, чтобы напугать или обеспокоить ныне живущих, а лишь тщетно пытаясь найти утерянное счастье.

— Возможно, именно поэтому Ле-Бо полон призраков.

Возможно, тени поклонников куртуазного искусства, утративших любовь, так много значившую в их жизни, все еще бродят здесь, тщетно пытаясь обрести потерянное.

— О, это было бы слишком грустно! — воскликнула Симонетта. — Если кто-то познал… настоящую любовь, я думаю, он был бы… благодарен, даже если бы не удалось… удержать ее… навсегда.

Они помолчали. Потом молодой человек медленно произнес:

— Вы говорите так, словно еще никогда никого не любили.

— Я… Мне пора идти… Доброй вам ночи, мсье. Встретимся… снова завтра, — заторопилась Симонетта, сообразив, что зашла слишком далеко в разговоре с незнакомцем.

— Вы должны позволить мне проводить вас до дома, — заметил художник. — Не хочу быть навязчивым, но это для вашей же безопасности.

— Не думаю, будто в Ле-Бо мне что-то угрожает.

— Красивую женщину, которая прогуливается в одиночестве, всегда могут подстерегать опасности, особенно здесь, где все навевает мысли о любовных приключениях, прошлых или настоящих.

— Думаю, мне… ничто не угрожает. Мне тут недалеко, — твердо сказала Симонетта, порываясь уйти.

Не продолжая спор, художник последовал за ней.

Только когда они подошли к изгороди из лаванды, Симонетта остановилась, опасаясь споткнуться в темноте. Молодой человек подал ей руку, и она с благодарностью оперлась на нее.

Он крепко сжал ее ладонь. Девушке почудилось, будто она ощутила не только тепло его руки, но и легкую дрожь.

Она поспешила убедить себя, что это ей только кажется.

Миновав изгородь, они пошли по пыльной дороге.

— Вам далеко идти? — спросил художник, когда Симонетта высвободила свою руку.

— Я действительно живу… неподалеку.

— Так вы остановились в доме Готье?

— Да, он предоставил его моему учителю на время своего отсутствия. А вы с ним знакомы?

— Его хорошо рекомендуют. Я доверил бы ему свои картины, если бы захотел продать их.

Симонетта улыбнулась, вспомнив слова отца, сказанные им графу.

Было слишком темно, чтобы он мог заметить ее улыбку, но он словно почувствовал ее:

— Почему вы улыбаетесь?

— Вы дали мне… понять, что вы не так… отчаянно нуждаетесь в деньгах, как многие из художников… По крайней мере среди импрессионистов.

— Я лишь пытаюсь писать, как импрессионисты.

— Я тоже. А где можно найти лучшее место для этого, чем в Ле-Бо?

— Вы правы.

— А… часто вы приезжаете сюда?

— Так часто, как могу.

Симонетта подумала, что, возможно, это не по карману ее собеседнику.

— А откуда вы? Из Парижа?

— Нет, из Нормандии.

— Так вот почему вы такой высокий! — «вырвалось у Симонетты, но она тут же осеклась. Хорошо еще, что в темноте он не мог разглядеть румянец, заливший ее щеки.

— Так вы успели заметить это!

— Вы шли… навстречу мне в последних лучах солнца, — А вы стояли лицом к свету. И я увидел, как вы прекрасны!

Симонетта похолодела. Если он заигрывает с ней, отец безумно рассердится, если узнает…

Они поравнялись с воротами в сад дома Готье, и девушка протянула на прощание руку.

— Мы пришли, мсье! Спасибо, что вы… проводили… меня… до дома.

Художник взял ее руку и сказал:

— Прошу прощения, если я оскорбил вас излишней откровенностью. Я был, конечно, слишком прямолинеен, как художник.

При этих словах Симонетта почувствовала себя глупой и тщеславной. Она вообразила бог весть что, а он просто любовался ею так, как любовался бы красотами природы.

— И вы… тоже… простите меня.

— Нет, нет, вы абсолютно правы. Остерегайтесь лести и комплиментов, остерегайтесь странных людей, которые заговорят с вами в Храме любви. Может, я ошибаюсь, но у меня такое чувство, что вы слишком молоды и неопытны.

— Пожалуй, вы… правы.

Ей следовало идти домой, а не продолжать беседу, но художник не отпускал ее руку, а ей не хотелось отнимать ее.

— Вы обещали прийти снова, — тихо напомнил он, — но не сказали мне даже своего имени.

— Симонетта!

— Ну да, конечно! Мог бы и сам догадаться!

Он не знал, что сказать еще, и девушка спросила сама:

— А ваше… имя, мсье?

— Пьер Валери.

— И вы известный живописец?

Он отрицательно покачал головой.

— Мне жаль, но я не могу ответить на ваш вопрос утвердительно. Скажу больше: обо мне никто вообще ничего не слышал. Еще не слышал!

— Но вы думаете и… надеетесь, что о вас заговорят?

— Разве найдется импрессионист, который не желал бы достичь известности? И не только для себя, но и для нашего движения.