От такого приглашения отец не в силах был отказаться.

Симонетта это почувствовала. Сама же она думала о том, что ей надеть по случаю визита к графу. Ведь отец не разрешил ей взять с собой ни одного вечернего платья.

Как будто угадав, о чем она думает, граф сказал:

— Не сомневаюсь, вы будете рисовать до захода солнца, но, поскольку обед неофициальный, вы можете не тратить время на переодевание.

— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил герцог. — Я очень хочу увидеть «Лето». Картина была продана раньше, чем я смог ее посмотреть, хотя мы много говорили о ней.

— В таком случае предвкушаю удовольствие от возможности показать вам это произведение.

С этими словами граф неохотно поднялся, отказавшись от чая.

— Я оставил свою лошадь на попечении какого-то мальчишки. Не хотелось бы доверять ему ее слишком надолго.

Он протянул руку герцогу.

— До свидания! Увидимся завтра вечером.

— Спасибо, — ответил герцог.

Граф взял руку Симонетты.

— Говорил ли кто-нибудь вам, мадемуазель, что ваше лицо и ваши волосы — вот истинная находка для живописца? Впрочем, возможно, это подвластно лишь кисти Боттичелли.

— Меня больше привлекает пейзажная живопись, — ответила сдержанно Симонетта.

— Мы должны найти кого-нибудь, кто сумеет нарисовать ваш портрет, — не унимался граф.

— Я хочу стать художником, мсье, а не моделью!

— Мы еще поговорим об этом позже.

Целуя руку девушки, граф задержал ее чуть дольше, чем требовалось. Потом он направился к выходу в сопровождении подчеркнуто вежливого герцога. Симонетта отерла руку о подол юбки. Почему-то прикосновение губ этого графа вызывало у нее отвращение.

Герцог возвратился в комнату.

— Слишком уж Лаваль заинтересовался тобой, — сказал он, снова принимаясь за чай. — Лучше бы тебе ни на какой обед не ездить.

— Но, папа, я хочу видеть Моне! А ты правда слышал о графе прежде?

— Да, — подтвердил герцог. — Он скупил много картин импрессионистов, и, насколько я слышал, ему случалось проявлять щедрость по отношению к художникам.

— Тогда воображаю, насколько он богат. Ведь ты всегда говорил, что немногие стремятся коллекционировать картины импрессионистов.

— Это правда. Но когда-нибудь, готов держать пари, и Моне, и Ренуар, и Сезанн, и многие другие будут оценены по достоинству.

— Когда-нибудь? Ты хочешь сказать: после их смерти?!

— Боюсь, это так. Как ни жаль, но признание часто приходит к художнику после смерти.

— Как это грустно, папа! Но твои вещи я ценю уже сейчас и надеюсь, когда-нибудь люди оценят и мои.

— Пусть восхищаются твоими картинами, но, черт побери, руки им придется держать от тебя подальше, или я отошлю тебя назад в Англию!

— Не раньше, чем я нарисую скалы Ле-Бо с дюжину раз! — воскликнула Симонетта. — Ведь этот граф наверняка ведет себя подобным образом с любой женщиной, какая попадется ему на пути.

— Уверен, ты права! — сухо согласился герцог. — Но я не позволю ему причислить тебя к его победам.

Он говорил с таким напором, что Симонетта рассмеялась.

— Забудь о нем, папа. Лучше покажи мне свой этюд.

— Я только начал. Свет здесь совершенно фантастический, мне просто красок не хватает, чтобы перенести на холст то, что я вижу.

И все же в набросках герцога чувствовалось его впечатление от полуденного света, и Симонетта радовалась от души.

— Какой ты талантливый, папа! — восторгалась она. — Эта работа еще лучше прежних.

— Смею надеяться. Впрочем, так всегда кажется, пока рисуешь. А когда картина закончена, видишь, насколько она несовершенна.

— Думаю, даже Моне был бы поражен твоими успехами, — улыбнулась отцу Симонетта.

Они разговаривали о живописи, пока шум в кухне не возвестил о возвращении Мари.

— Давай поедим пораньше, а пока ты будешь укладываться спать, я пройдусь до гостиницы, узнаю, кто там остановился.

— Если бы я не поехала с тобой, ты уже был бы там, — заметила Симонетта, улыбаясь.

— Я не ищу ничьего общества, но мне хотелось купить вина. Хотя я никого и не жду, но надо же иметь в доме вино, чтобы предложить гостям, если неожиданно зайдет кто-нибудь.

— Да, конечно, — согласилась Симонетта. — Я слышала, как хороши вина Прованса. Было бы жалко не попробовать их, раз уж мы здесь.

Герцог улыбнулся.

— Я думаю купить «Chateau neuf du Pape»[4], которым славится долина Роны. И еще, я полагаю, мы могли бы себе позволить бутылочку шампанского.

Симонетта посмотрела на отца.

Он действительно наслаждался этой поездкой. Хорошо бы ничто не изменило его настроения, и он не надумал отправить ее назад в Англию.

Вряд ли у нее когда-нибудь еще появится возможность побыть вот так наедине с отцом, не боясь, что кто-нибудь помешает им. Девушка подумала, что надо постараться воспользоваться этим.

Ужин, приготовленный Мари, оказался превосходным.

К цыпленку с эстрагоном подали такой необыкновенный соус, что, попробовав его, Симонетта поняла, почему месье Готье целует пальцы при одном упоминании об этом блюде.

На закуску Мари приготовила кефаль, а на десерт — суфле с земляничным ликером.

— Вы совершенно правы, Мари, — сказал герцог, когда кухарка вошла, чтобы убрать со стола грязную посуду. — Вы лучший повар не только в Ле-Бо, но, наверное, и во всем Провансе!

Мари была явно польщена.

— Мерси, мсье, — ответила она. — Я умею готовить, когда есть хорошие продукты, но это, конечно, недешево стоит.

— Когда у вас кончатся деньги, я дам вам еще, как только вы попросите. А если мы с мадемуазель растолстеем, мы будем знать, кто в этом виноват.

— Вы не потолстеете, мсье, — решительно возразила Мари. — Вы просто будете чувствовать себя довольным и счастливым. Чего я желаю и всем этим тощим голодранцам, которые понаехали сюда рисовать картины, которые никто не покупает.

Не дожидаясь ответа, кухарка направилась в кухню, а герцог рассмеялся.

— Занятия живописью, видно, не слишком высоко ценятся в Ле-Бо.

— По крайней мере здесь не берут денег за этот необыкновенный свет!

— Уверен, брали бы, если бы сообразили, почему художники стремятся сюда. У французов хорошее чутье на то, чем можно заработать.

С этими словами герцог поднялся из-за стола.

— А теперь, Симонетта, ложись спать, завтра мы встанем пораньше и начнем работать.