Подходило время ленча, и она увидела, что герцог машет ей рукой.

— Нам пора возвращаться, — позвал он.

Симонетта сняла холст, собрала мольберт и по высокой траве направилась к тому месту, где работал отец.

— Как твои дела, дорогая моя? — спросил он, когда девушка подошла поближе.

— Неважно, — призналась Симонетта. — Все вокруг слишком красиво, и я не могу справиться с этой красотой.

Мне кажется, лучше начать с чего-нибудь менее значительного. Так будет проще.

Герцог рассмеялся.

— Но это малодушие с твоей стороны.

— Знаю, но ты не можешь не согласиться со мной. Этот вид значительно сложнее, чем любой пейзаж, который мы когда-либо рисовали.

— Возможно, ты права, но нам приходится пытаться снова и снова. И так всю жизнь. Не только в живописи.

Симонетта улыбнулась отцу.

Герцог больше ничего не сказал. Он взял свой холст, мольберт, и они направились к дому.

Девушке очень хотелось посмотреть на работу отца, но она не осмелилась попросить показать ей незаконченную картину. Герцога всегда это раздражало.

Любуясь красотой окружавшей их природы, отец с дочерью шли молча. Оба успели проголодаться и с удовольствием предвкушали восхитительный ленч.

Когда они уже подходили к дому, Симонетта неожиданно придумала, как предупредить Пьера.

После ленча она под благовидным предлогом задержится, отпустив отца вперед, а сама сходит туда, где накануне повстречала Пьера Валери.

Ленч превзошел все ожидания. Время прошло незаметно. Симонетта болтала без умолку, развлекая отца своими рассказами. Выпив вторую чашку кофе, герцог заторопился:

— Нам нельзя упустить солнечный свет. Освещение меняется здесь чуть ли не с каждой минутой. Я все время переделываю то, что уже написано. Боюсь, я никогда не кончу!

— Не беспокойся, все будет в порядке, папа! — попыталась успокоить герцога дочь. — Ты нарисуешь не одну, а по меньшей мере две, а то и три картины. Если вдруг нам станет грустно, твои картины напомнят нам о том волнующе прекрасном, что окружает нас сегодня.

Герцог поднялся из-за стола и провел рукой по волосам Симонетты.

— Ты прекрасная дочь, девочка. Хорошо, что я взял тебя с собой. Ты оказалась совершенно права. Без тебя мне здесь было бы одиноко.

— А я так люблю быть с тобой, папа!

Герцог взял холст.

— Ты готова?

— Не жди меня, папа. Я догоню тебя. Мне надо найти шляпку, а то я получу солнечный удар.

— Хорошо, я пойду, а ты найдешь меня на прежнем месте.

Как только отец вышел, Симонетта побежала наверх за соломенной шляпой с большими полями.. Девушка радовалась, что захватила ее с собой. Это была неплохая защита от палящего полуденного солнца.

Спустившись вниз, она приготовила холст и мольберт, чтобы не задерживаться, когда забежит за ними, предупредив Пьера Валери.

Убедившись, что отец скрылся из виду, она поспешила к храму.

Симонетта шла очень быстро, размышляя, что ей предпринять, если она не найдет художника.

Повидать художника позже, не предупредив отца, не представлялось возможным. Граф, вероятно, пришлет за своими гостями лошадей пораньше. Возможно, он даже назвал ее отцу точное время, но герцог либо забыл, либо не счел нужным сказать ей об этом.

Во всяком случае, ей будет необходимо вернуться домой заранее, чтобы успеть привести себя в порядок.

Она добралась до каменистого холма, на котором стоял храм. Сквозь кроны деревьев она попыталась разглядеть то место, где накануне располагался за мольбертом Пьер Валери.

Сначала ей показалось, что его там нет, но потом она увидела художника, и сердце ее радостно забилось.

Симонетта перелезла через живую изгородь и, незамеченная, приблизилась к молодому человеку.

Пьер поднял голову. Ей показалось, он не верит своим глазам, такое недоумение отразилось на его лице. Потом спохватившись, он встал ей навстречу, не выпуская из рук палитру. Симонетта подошла ближе. Теперь она могла разглядеть своего нового знакомого при дневном свете, и он показался ей еще красивее, чем в сумерках.

При светлой коже глаза Пьера были не ярко-голубыми, как у большинства нормандцев, а темными.

При виде девушки на его строгом лице с резко очерченным ртом неожиданно появилась мягкая улыбка.

Симонетта с трудом переводила дыхание.

— Вы оказали мне честь своим приходом, — первым заговорил Пьер. — К тому же я испытываю облегчение, убедившись, что вы не бесплотное видение, а живое существо.

Всю ночь я уверял себя, что вы лишь призрак. Я так боялся больше никогда не увидеть вас.

Как и прошлым вечером, его мягкий и спокойный тон не давал Симонетте возможности счесть его слова двусмысленным комплиментом. Ему было так легко верить.

Симонетта засмеялась.

— Я живая, и… я здесь, перед вами! Но только чтобы предупредить вас: я не смогу выполнить свое обещание… позировать вам сегодня вечером.

— Отчего же? — сразу помрачнел художник.

— Я совершенно забыла… Дело в том… что мой учитель и я… мы приглашены сегодня вечером на обед… И уже обещали быть там.

Пьер Валери удивленно поднял брови.

— Я и не думал, что в Ле-Бо кто-нибудь устраивает званые обеды.

— Это не в Ле-Бо.

— Не будет ли дерзостью с моей стороны поинтересоваться, где же именно.

— Граф Жак де Лаваль пригласил нас в свой замок.

— Граф! — пробормотал Валери едва слышно.

— Вы его знаете?

— Я о нем наслышан.

— Он приобрел «Лето» у Моне. Мне так хочется взглянуть на эту картину. А еще он говорит, будто в его коллекции много картин, купленных им у господина Готье, того самого, в домике которого мы остановились.

— И, естественно, ужин в замке графа гораздо привлекательнее, чем позирование для моей убогой композиции, — хмуро заметил молодой человек.

— Простите меня! Мне так обидно, что я подвожу вас, но я правда совсем забыла об этом приглашении, когда говорила с вами… Мне непременно надо ехать туда с… учителем.

— Вы полагаете, ему покажется странным ваше желание остаться дома?

— Ну да, конечно.

Помолчав немного, Пьер Валери попросил:

— Но раз вы все равно уж здесь, не могли бы вы встать там, где стояли вчера. По крайней мере так я хоть немного продвинусь в работе, которую начал вчера. Я постараюсь схватить контуры вашей фигуры.

Симонетта замерла в нерешительности, потом машинально взглянула в ту сторону, куда отправился отец. Что-то в ее жесте, а может, в выражении лица, заставило Пьера Валери спросить: