начальник отдела Борис Смолин.

– Что это у тебя, Игорь?

Полковник с изумлением посмотрел на часы:

– Чудо чудное, диво дивное.

– Откуда они?

– Вещдок по делу Сергунова.

– Так они же были сломаны.

– А Осипов у нас для чего?

– Умелец. Ему не в сыске работать, а часовщиком на Неглинке.

– Ну, это ты, Борис, напрасно. Он паренек старательный.

– Слишком. Видимо, вчера он дежурил и починил этого монстра. Ну, как дела в особой группе?

– Кража лихая. Взяли Лимарева.

Смолин присвистнул:

– А еще что?

– Дальше мелочи. Ковку, плитку расписную, каминный экран. Главное – Лимарев.

– Ну-с, и какие у тебя суждения на этот счет? – Смолин встал, подошел к окну, забарабанил пальцами по стеклу.

– Свидетелем по делу проходит Славский.

– Сергей? Наш бородатый красавец? Ты думаешь, он?

– Не исключаю.

– Не похоже. После освобождения окончил институт, работает, ни по каким делам не проходит.

– Знаешь, конь леченый, вор прощенный…

– Да, это так. Я помню, как он прикрывал Хомутова. Боялся. Мальчиков его боялся.

– Хомутов. А это же идея.

– Его же расстреляли?

– А мальчики?

– Уголовная шпана. Рыбы-прилипалы. Их профессия – разбойные нападения.

– Так в Зачатьевском грабеж. Вульгарный грабеж.

– Тоже правильно, я не подумал.

– Понимаешь, целое выстраивается: Славский и мальчики Хомутова.

– А сбыт?

– Патрушев.

– Пожалуй, это можно использовать как версию. Но учти, Игорь, как одну из версий. А у тебя их должно быть минимум пять.

– Пока одна только. Хочу повидать Шейкмана.

– Куда проще. Пойди в Дом кино, он там в бильярдной крутится каждый день.

Двор Вадиму понравился. Хороший был двор. Настоящий старомосковский. Таких уже мало остается в городе. Приезжают крепкие ребята с кранами и бульдозерами. Разбивают клин-бабой видавшие виды дома. Выкорчевывают отвалами зелень. Площадку готовят. Для нового сверкающего стеклами архитектурного шедевра с разноцветными лоджиями. И стоит он на пустыре. Одиноко, как солдат на посту. Современный, сверкающий, удобный.

Но только не дом сломали веселые ребята-строители – они под корень выкорчевали кусок старой Москвы. Разрушили нравственный микроклимат. Разорвали десятилетиями налаженные человеческие связи…

Вадим рос в таком дворе. Зеленом, уютном. С десятками закоулков, удобных для мальчишеских игр, с сараями у забора, где жильцы дома, народ трудовой, устраивали мастерские. С волейбольной площадкой, которую для них, пацанов, построили взрослые.

Вернувшись из школы, бежал он на площадку, где дотемна резались в волейбол. Тогда не было призов типа «Кожаный мяч», спортклубов не было, соревнования были. Играли двор на двор, улица на улицу, выбирая чемпиона. Победители ехали в Парк культуры имени Горького, на негласное первенство Москвы. Многого тогда не было. Например, понятия «трудные подростки».

Во дворах были свои порядки, вернувшиеся с работы, стукавшие в домино взрослые внимательно следили за порядком во дворе. Великая сила двор.

А сейчас люди десятилетиями живут в новых домах-красавцах, а своих соседей не знают.

Что и говорить, хороший был двор, и очень он понравился Вадиму. Жизнь в нем текла неспешная, летняя.

Сушилось белье на веревках, сидели у подъезда старушки.

Дом, в котором жил Силин, стоял в глубине. Крепкий дом, четырехэтажный, сложенный из добротного кирпича.

Вадим пошел к нему мимо песочниц, клумбы с цветами, под любопытными взглядами старушек. Он вошел в прохладный подъезд и понял, что ему опять не повезло. Квартира Силина находилась на последнем этаже. А пролеты были здоровые. Но ничего не поделаешь – идти надо.

Изменения формы общественной жизни никак не отразились на настенных надписях подъездов. Все те же извечные «Нина + Коля = любовь» и, конечно, сведение счетов, извечное выяснение, кто же из юных обитателей подъезда дурак.

Дверь 26-й квартиры говорила о том, что в доме этом хозяина нет. Все двери на площадке были аккуратно обиты разноцветными кожзаменителями, некоторые даже простеганы золотистой проволокой и украшены похожими на солдатские пуговицы шляпками кнопок. Только из дверей квартиры Силина торчали клочья грязной ваты и разорванная мешковина.

Номера не было. Просто кто-то на деревянной раме мелом написал: 26.

Вадим нажал кнопку звонка. Тихо. Он надавил сильнее. Звонок молчал. Тогда он постучал кулаком в филенку. Постоял, прислушался. В квартире кто-то был.

Вадим отчетливо слышал шум за дверью. Он повернулся спиной и ударил каблуком.

– Иду, иду, – послышался голос в глубине квартиры. Дверь распахнулась. На пороге стояла пожилая женщина с мокрым распаренным лицом. Она устало провела тыльной стороной ладони по мокрому лбу и спросила ровным, без интонаций голосом: – Вы к кому?

– Силин Петр Семенович здесь живет?

Женщина посмотрела на Вадима и так же равнодушно спросила:

– А вы кто?

– Вы, видимо, его жена, Мария Петровна?

– Да.

Она даже не удивилась, откуда этот незнакомый человек знает ее имя.

– Вы, наверное, из милиции?

– Да.

– Проходите. – Женщина устало посторонилась, открывая дорогу.

В квартире пахло стиральным порошком и мокрым бельем. Коридор был пуст, только на стене висел старенький велосипед без колес.

– Проходите в комнату.

В этой квартире поселилась нужда. Это было видно по табуреткам, заменяющим стулья, по мебели, которую кто– то, видимо, выкинул за ненадобностью, а она прижилась в этой квартире.

Но все же люди жили здесь хозяйственные. Комната была чистой, на шатком столе в стеклянной банке стояли желтые цветы, которые в изобилии растут на пустырях, названия их Вадим не помнил.

Хозяйка обмахнула тряпкой табуретку.

– Садитесь.

Она сама опустилась на стул, внимательно глядя на Вадима.

– Вы кто же будете?

– Я из Управления внутренних дел.

– Это как же, не из милиции, значит?

– Из милиции. Я работаю в уголовном розыске.

– В розыске, – Мария Петровна замолчала, осознавая незнакомое слово, – в розыске…

– Да, Мария Петровна, в уголовном розыске, – повторил Вадим. – Фамилия моя Орлов, зовут Вадим Николаевич. – Он полез за удостоверением.

– Да не надо мне вашей книжечки, я в них ничего не понимаю. Я вам и так верю. Вы из-за мужа или сын чего натворил?

– Мне нужен ваш муж.

– Ну, слава богу, а то я за Мишку, сына, душой извелась, вдруг, как отец, таким же станет. – Она провела рукой по глазам.

В комнате, залитой ярким солнечным светом, она уже не казалась пожилой. Просто нелегкая жизнь и заботы состарили ее.

«Ей не больше сорока пяти», – подумал Вадим.

– Что смотрите, старая? А какие мне года, – Силина улыбнулась печально, – мне тридцать девять всего. Всю жизнь мне этот алкаш поломал. Одна радость – сын. Вон, видите, телевизор собрал.

На тумбочке стоял экран. Просто один маленький экран от старого аппарата КВН. Он, словно глаз, смотрел на Вадима уверенно и гордо. Панель с лампами и хитросплетение проводов устроились на подоконнике.

– Он у меня в ПТУ учится, руки золотые.