иные способности человеческого тела могут до совершенства довести, так что мастер Ожьер в свои полтораста с небольшим считался в весьма обширном магическом кругу завидным женихом. Кабы Ансельму было дано составить список дам, имевших право претендовать на руку мастера Ожьера, то потребовался бы свиток пергамента из целой телячьей спины, не менее.

Наконец задрапированный должным образом мастер Ожьер приготовился выслушать гонца.

— Прекрасная и многоумная Маурина привет и поклон посылает! — бесстрастно произнесла попугаиха.

— Говори!

— Прекрасная и многоумная Маурина привет и поклон посылает!

— Дальше-то что?

Попугаиха нехорошо посмотрела на мага, задрала пернатую лапу и принялась ковырять в клюве серым острым когтем.

— Треклятая птица! — возмутился мастер Ожьер. — И хозяйка ее такова! Как чего от нее понадобится — ввек не допросишься! Простенькое заклинаньице составить поручил, чисто женское заклинаньице, какое мужам творить неуместно, — полгода за нос водила! А как ей чего нужно — среди ночи из любовной постели вынет и все уши своими дуростями прожужжит!

— Прекрасная и многоумная Маурина сообщает… — птица примолкла, чтобы дальнейшие слова прозвучали как можно весомее, — что видела она въяве и своими глазами Жалобного Мага!

— Не может быть! — хором воскликнули учитель с учеником.

— Сей Жалобный Маг послан был к королеве Мабилле Септиманской, дабы разжалобить ее и склонить ее сердце к некому юноше, — продолжала докладывать попугаиха. — И сила его чар воистину велика, так что слухи, о нем ходившие, подтвердились. Многие беды произойдут от Жалобного Мага, ибо… ибо…

— Так, значит, он всё же существует… — проворчал мастер Ожьер. — Вот не было заботы!..

— Ибо-ибо-ибо!.. — зачастила попугаиха.

— Замолкни, пернатая тварь! Сам знаю — ибо на жалость только добрые люди покупаются, злыдня никаким Жалобным Магом не проймешь.

— Но ежели он и вправду маг, то ведь его должны были обучить добро от зла отличать? — робко осведомился Ансельм.

— Кабы он прирожденным или же выученным магом был — да, таким знанием он владеть обязан. А он, насколько можно судить, маг сотворенный. У него ведь даже имени-то нет!

— А разве такое бывает?

— Этого нельзя было предвидеть… — Мастер Ожьер нахмурился. — А то бы наложили запрет. Прирожденный маг — это Судьба. Выученным магом можно стать по своей доброй воле. А чтобы из человека сделали сотворенного мага — для этого и вовсе никакой воли иметь не надо! Удивительно, как только такое чудо сыскалось, а ведь это еще и, судя по всему, лицо мужского пола… Кто-то хитрый и злой сотворил его и магической силой напитал — только вряд ли, что своей… Тут, сынок, видать, и подлость, и воровство, и много всякой иной дряни понамешано. Выходит, нужно мне вылезать из бадьи и разбираться с этим делом. А башмаки-то так и стоят нечиненые…

— Выходит, нужно, — подтвердила попугаиха. — Хоть и не из любовной постели — однако нужно…

Тут лишь мастер Ожьер сообразил, что разговаривал не с передающей продиктованные словеса попугаихой, а с самой неведомо где пребывающей Мауриной.

Он погрозил птице кулаком — и птица, издав нечто вроде фырканья, отвернулась. Теперь можно было и вылезать…

* * *

А между тем в королевском дворце творилась немалая суматоха.

Ни королеву, ни Маурину не отыскали. А это значило, что обе подружки где-то вместе вытворяют что-то этакое, совершенно для всех неожиданное.

Великолепный въезд лесника Гильома во дворец был произведен понапрасну. И государственные мужи уже скребли в затылках — не придется ли повторять этот самый въезд.

Подружки объявились уж на следующий день — ехали себе рядышком на белых лошадках во главе кавалькады, а меж ними возвышался, словно увенчанный беретом шест, внучек Амьель.

Тут-то и начался разброд!

Ежели судить по гербам на конских попонах — так везла королева в столицу своего законного жениха. Но ведь красавец жених уже обретался во дворце! И всем восьми королевским братьям его капеллан предъявил неподдельные родовые грамоты! Это даже сразу по печатям видно было, так что и разворачивать-то не обязательно! Так что же, Мабилла подцепила где-то самозванца?

Из осторожности сьер Оливьер, сьер Магнус и прочие королевские братцы подослали супруг к Маурине — выяснить, что сие означает, прежде чем предъявлять Мабилле второго, законного же- ниха.

— То и означает, что королева премного женихом довольна оказалась, иного ей не надобно, и дело за малым — созвать гостей на свадьбу, — весело отвечала синеглазая красавица Маурина. Да так, что переспрашивать желания не возникало.

Коли бы кто знал волшебницу получше — получше даже, чем подружка Мабилла, — так и заметил бы этакую ухмылку на личике. Затеяла что-то Маурина, сказал бы себе тот знаток, ох, затеяла, и в тот час, когда она от ухмылочки к делу перейдет, лучше бы оказаться где-то подальше!

А Мабилла имела вид самый что ни на есть счастливый.

— Ах! — говорила она встречающим. — Сколь приятно склониться душой к утонченному юноше, не грубому, не своенравному, тонкому в обхождении!

Но тут уж благородные дамы призадумались. Странно блаженным было круглое лицо королевы. Они бы уж заподозрили чьи-то зловредные чары, ежели бы не присутствие Маурины. Она столько лет оберегала королеву, до такой степени сделалась ей близка, что всякое слово, сказанное о Мабилле человеком, чьи слова силу имеют, слышала за три версты и всякое чарование решительно пресекала. Стало быть, не волшебство, а впрямь блаженство!

С другой стороны, блаженство королева могла себе позволить только с законным представителем рода, на который выпал жребий.

Было таки от чего спятить!

Сьер Оливьер, казначей, и сьер Магнус, главнокомандующий, основательно обо всем этом поспорили — вплоть до выплескивания опивков из кубков друг дружке в бороду. Оруженосцы растащили их и развели по разным помещениям дворца, и оба королевских братца объявили войну, ибо сьер Магнус, бравый воин, встал на сторону лесника Гильома, а сьер Оливьер, хитрая лиса, встал на сторону того, кто доставил королеве блаженство.

Вот почему сьер Магнус первым делом отправился свидетельствовать леснику свою вечную преданность.

Гильом же принял его, лежа на постели.

Поскольку все-таки до хитрой затеи дамы Эрмиссенды был он лесником, а не рыцарем, и более привык бегать пешком, чем скакать верхом, то поход в столицу дался ему нелегко. Опять же, для торжественного въезда напялил он штаны сьера Элиаса, которые были ему узки в шагу, и стер себе кожу в самых нежных местах. Не испытывая особого доверия к здешним лекарям, велел он заняться этими потертостями тетке Туанетте — а та с превеликой радостью согласилась, ибо, пребывая при особе королевского жениха во дворце, могла она с удобствами наблюдать, какую кашу заварит и какие вихри закрутит вокруг себя зловредная Изора.

— Берегитесь! — сказал сьер Магнус после всех