– Вот! – торжественно вручило голову льва трезвое «ответственное лицо» остолбеневшему от неожиданности Павлу. – Лев – настоящий! Из благодарности за спасение! Обмоем?!

– Вы что, издеваетесь?! – возмутился Калугин и сунул голову льва обратно Мокрецову.

– Почему издеваюсь?! – оскорбилось «ответственное лицо». – Преисполнен благодарности! За спасение. Раньше лев в бухгалтерии висел, потом мне отдали. Выцвел немного. Напротив окна висел. Этот лев наш. Здесь умер. Своей смертью, от старости.

– Не сердите меня, – угрожающее попросил Павел. – Несите льва, откуда взяли, и больше чтобы я вас близко не видел. Я человек вспыльчивый. Потом сам переживать буду.

Андрей Васильевич уловил недовольство в голосе хозяина, понятливо кивнул и побрел прочь.

– Что-то случилось? – встретила вопросом Елизавета, когда Павел вернулся.

– Дурдом какой-то! – воскликнул тот. – «Ответственное лицо» львиную башку приносило. Чем тут люди живут?!

– Пойду я, наверное? – поднялась с места женщина. – Поздно уже. Лягу пораньше. За завтра нужно все отчеты закончить.

– Подождите! – остановил ее хозяин. – Хочу похвалиться напоследок. Я часы собрал.

– Те самые? С мелодией? – заинтересовалась Елизавета. – Про которые рассказывали? – она опять перешла на «вы».

– Те самые, – подтвердил Павел, поднимая с пола ящик и устраивая его на столе. – Удивительное дело: думал годы уйдут, а собрал за час. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что вся проблема заключалась в ее отсутствии.

– Отсутствии? – не поняла женщина.

– Часы не были сломаны. Их кто-то до меня уже собирал. Даже заменил несколько незначительных деталей на новые. Специально выточенные. А потом этот кто-то аккуратно разобрал уже работающий механизм на три составные части. Хотя в сопроводительных документах ничего подобного не упоминалось.

Павел с любовью провел ладонью по крышке ящика.

Он любил саму философию времени – того, что нельзя потрогать, но что казалось ему самым важным в жизни людей. Любил философию часов. Он видел абсолютное различие между электронным и механическим циферблатами. В самом концепте, в самом принципе и устройстве разных часовых механизмов. Житейское событие могло происходить, когда стрелки указывали на четверть первого или на экране высвечивалось 12:15. И между этими вариантами скрывалась Вселенная, населенная красивыми и страдающими от своего совершенства людьми. Его волновал сам незримый контакт кончика секундной стрелки со следующим мгновением в его волновой форме. «Чудо!» – про себя восклицал Павел. Воскрешая тот или иной часовой механизм, он чувствовал себя волшебником.

Часы сами влияли на него, принуждая просыпаться на рассвете, чтобы повернуть к восходящему солнцу циферблат с солнечной батареей. Он часами собирал свет солнца! Метафорически, разумеется.

Когда он оказывался перед выбором: возиться с часами в мастерской или пить пиво с друзьями – часы выбирал он чаще. Нет, само собой, друзей и пиво он очень любил. Всегда был им верен, всегда приходил им на помощь, как и они к нему. Но все это больше напоминало плановую войсковую операцию, а не частную жизнь. Даже милая, преданная ему всецело Ольга была персонажем батальной сцены; чем-то полагающимся по сценарию, неизбежным. И только с появлением Елизаветы этот сценарий изменился. Он не превратился в более спокойный и комфортный. Он стал осмысленным.

Калугин-младший осторожно извлек из ящика часы и поставил на стол.

– Ну что, послушаем?

– Ты еще сам не слушал? – удивилась и опять сбилась на «ты» гостья.

– Как-то не решился. Волнительный момент! – признался Павел и щелкнул каким-то рычагом на корпусе часов.

Механизм ожил. Едва заметно дрогнул полукруглый маятник, пристроенный к ободу циферблата. Закружилась паутина мерцающих матовым металлом шестеренок. Раздался первый звук. Потом еще один. И наконец родилась мелодия. Очень знакомая мелодия. Словно песня, услышанная в детстве и на долгие годы забытая.

…Эта же песня разбудила далекой осенью 1720 года Лоренцо. Выгружая благовония для герцога, прибывшие утром в марсельский порт на корабле с Востока, Лоренцо ужасно устал и, как только выдалась свободная минута, заперся в своем кабинете и лег на несколько часов отдохнуть. «Где я слышал эту песню?» – подумалось ему в полузабытьи.

Внизу раздался шум. Кто-то колотил во входную дверь.

Мастер накинул на плечи сюртук, вышел из кабинета, спустился по деревянной винтовой лестнице на первый этаж мастерской и подошел к двери. На пороге стояла бледная, всклокоченная Элиз.

– Чума! – крикнула она.

Через несколько часов вместе с ней и двумя дочками Лоренцо поспешно покинул город, прихватив с собой только самое необходимое. Они надеялись за несколько дней уйти как можно дальше вглубь страны. Поселиться в какой-нибудь отдаленной деревне и переждать Божью Кару, павшую на грешный Марсель.

Первый привал они сделали, когда пришли сумерки. Лоренцо набрал хвороста и сложил посреди лесной поляны костер, а его любимая жена быстро набрала из ручья воды и в прихваченном из дома котелке принялась кипятить воду для чечевичной похлебки. Дочки устали до такой степени, что сразу уснули на расстеленном неподалеку от костра шерстяном плаще отца.

Элиз сняла с шеи теплый платок и укрыла девочек. В какое-то мгновение отблеск костра озарил ее, и Лоренцо увидел за ухом любимой красное пятно. Он не стал ей ничего говорить и тайком от нее осмотрел детей. У всех появились эти пятна. Лоренцо ощупал свою шею, посмотрелся в натертую до блеска фляжку, но ничего не нашел.

– Что ты там делаешь?! Иди есть, – позвала его Элиз.

– Иду, иду, только нож возьму, – тихо отозвался он.

Ночью, укрывшись куском мешковины, Лоренцо крепко прижал Элизу к себе и поцеловал в шею.

– Что с тобой?! – смутилась добрая женщина.

– Я люблю тебя и никогда с тобой не расстанусь, – шепнул он.

– А если меня кто-нибудь похитит? – улыбнулась растроганная лаской Элиз.

– Я найду тебя! Где угодно найду! Чего бы мне это ни стоило! – еще раз поцеловал жену Лоренцо.

С первыми лучами солнца Лоренцо проснулся один. Жена и дети спали вечным сном. «Черная чума» не убила его. Всех убила, а его нет.

Он поднял глаза к небу. Равнодушному, свинцовому своду, откуда никогда и никто из всех, кого знал Лоренцо, не слышал пения ангелов.

– Будь ты проклят! – прошептали губы осиротевшего.

…Когда отзвучала последняя нота, Елизавета глубоко вздохнула и призналась:

– До мурашек!

– Да, – поддержал ее Павел, – бесконечно красиво! Я представил себе костер…

– Я тоже – костер! – удивилась Бородина. – Костер и лежащих у него людей.