– Ты же знаешь, что это не мое.

И он начал крутить диски, пытаясь подобрать ответ.

Я прочитала про себя свою загадку. «Уж не солнце ль виновато, что плывет по небу вата?» И это все? Усмехнувшись, я за минуту собрала из букв слово «облако». Криптекс открылся, и я вытащила из капсулы подарочную карточку в скейтерский магазин, куда я регулярно наведывалась, пока жила здесь.

– Спасибо, Эдди, – прощебетала я.

Не расстраивать же ее тем, что я больше не катаюсь на скейте.

Я глянула на Мэдока. Он все еще стоял, наморщив лоб, и пытался наобум подобрать ответ. У него ничего не получалось. И чем дольше это продолжалось, тем глупее он себя чувствовал. Я подошла к нему и взяла его подарок. Когда мои пальцы коснулись его руки, у меня перехватило дыхание.

Я прочитала загадку и медленно повторяла ее вслух, набирая ответ.

– «Рассыпалось к ночи золотое зерно, глянули поутру – нет ничего».

Раздался щелчок. Я подняла глаза. Мэдок смотрел на меня, а не на криптекс.

– «Звезда», – сказала я заговорщицким шепотом.

Он не дышал и выглядел растерянным. Наверно, я выглядела так же каждый раз, когда смотрела на него снизу вверх, думая о вещах, о которых боялась спросить.

Но с тех пор много воды утекло, и мы стали другими. Теперь я хотела от него только одного: чтобы он страдал. Но, судя по девушке, которую он притащил домой прошлой ночью, он остался тем же. Продолжал использовать людей.

Я прикрыла глаза, всем своим видом демонстрируя, как мне скучно, и протянула ему открытый криптекс.

Он вдохнул полной грудью и улыбнулся. Напряжение в комнате медленно сошло на нет.

– Спасибо, – он повернулся к Эдди. – Видишь? Мы отлично ладим друг с другом.

Достав из капсулы подарочный сертификат на картинг, он вышел через стеклянные двери в просторный внутренний дворик с бассейном.

Я сглотнула, пытаясь успокоить бурю в животе.

– Вот так просто? – спросила я у Эдди. – И ты теперь позволишь ему остаться, несмотря на то, что между нами было?

– Ты же сама сказала, что не против.

– Так и есть, – поспешила добавить я. – Просто я… Просто не хочу, чтобы у тебя потом возникли проблемы с работодателем.

Она улыбнулась уголками губ и стала наливать масло на сковородку.

– Ты в курсе, что Мэдок снова начал играть на пианино? – спросила Эдди, не сводя глаз с плиты.

– Нет, – ответила я, удивленная столь резкой сменой темы. – Должно быть, его отец в восторге.

Мэдок с пяти лет занимался музыкой: играл на пианино. Джейсон Карутерс мечтал, чтобы его сын овладел этим инструментом в совершенстве, но в пятнадцать лет (примерно в тот период, когда в дом переехали мы с матерью) Мэдок понял, что отец заставляет его играть, чтобы потом было чем похвастаться. Мистер Карутерс любил рисоваться и производить впечатление, а Мэдок не хотел становиться его орудием.

Так что он бросил играть. Наотрез отказался заниматься и угрожал, что сломает инструмент, если его не уберут с глаз долой. Поэтому его перенесли в подвал, и теперь он стоял там вместе с моей рампой.

Но меня всегда мучил вопрос…

Мэдок любил играть на пианино. Для него это было чем-то вроде отдушины. По крайней мере, мне так казалось. В основном он играл, когда готовился к занятиям музыкой, но если вдруг был чем-то сильно расстроен или, наоборот, счастлив как никогда, то первым делом бежал к инструменту.

Забросив музыку, Мэдок начал страдать от отсутствия такой отдушины и в результате стал творить глупости: пропадать где-то с этим придурком Джаредом Трентом, издеваться над Татум Брандт, воровать запчасти для авто… Правда, о последнем знала только я.

– Сомневаюсь, что его отец в курсе, – продолжила Эдди. – Мэдок по-прежнему отказывается брать уроки, а уж тем более выступать. По ночам, когда все спят и никто его не видит и не слышит, он спускается в подвал и играет, – она остановилась и посмотрела на меня. – Но я слышу. Тихие переливы клавиш из подвала. Очень плохо, но слышу. Призрачные звуки, которые то ли есть на самом деле, то ли мне это чудится.

Я представила себе Мэдока, глубокой ночью играющего в подвале на пианино в полном одиночестве. Интересно, что он там играет? И почему?

Тут мне вспомнился тот Мэдок, что вломился ко мне посреди ночи. Тот, что открытым текстом обозвал меня шлюхой.

И сердце перестало колотиться как бешеное. Теперь оно билось ровно и размеренно.

– А когда он снова начал играть? – спросила я, глядя через стеклянные двери во внутренний дворик, где он говорил по телефону.

– Два года назад, – мягко ответила Эдди. – В тот день, когда ты уехала.

Теперь я понял, почему Джаред каждый вечер устраивал вечеринки, пока убивался по Тэйт. Отвлекаться полезно. Если какая-то мысль не дает тебе покоя, ее легко можно вытеснить выпивкой и девушками, заставив жизнь проноситься мимо со скоростью света. Но стоит ей немного замедлиться, как назойливые мысли снова полезут в голову и начнутся проблемы. Хотя им это все сыграло только на руку. Джаред изводил ее, и в один прекрасный день она дала отпор. Но он снова взялся за свое, и тогда она поставила его на место.

Мы с Фэллон во многом были на них похожи. Только я не любил ее, а она – меня. Было дело, я ею увлекся: мне нравилось, что она позволяла делать с собой то, о чем мечтает каждый мужчина, только достигший половой зрелости. Но мы не любили друг друга.

Мы оба были всего лишь детьми из долбанутой семьи и брали пример со своих больных на всю голову родителей.

Ни я, ни она не знали, что можно жить по-другому.

Наевшись панкейков, она ушла к себе в комнату, а я стал готовиться к вечеринке. Праздник должен был начаться после обеда и продлиться до последнего гостя.

С одной стороны, я надеялся, что она придет, но с другой – хотел, чтобы она держалась от меня подальше.

Фэллон странно влияла на мое тело.

Я убеждал себя, что это потому, что она другая.

В последний раз, когда я видел ее, она сладко спала на кожаном диване в домашнем кинозале, завернувшись в мою футболку. Помню, как она надула губы и почесала нос во сне. Тогда я еще подумал, насколько она невыносима днем и как привлекательна ночью.

В школе все ее принимали за фрика и думали, что она лесбиянка. И никто из парней не считал ее сексуальной.

Симпатичной – да. Несмотря на шапочки, которые она носила даже летом, и очки, вечно скрывавшие глаза.

Но не сексуальной. Их пугал ее пирсинг, а из-за ее манеры одеваться никто не хотел встречаться с ней.

Один я знал правду. Я видел ее без одежды – случайно, естественно – и знал, что под ней скрывается.