– К тебе гость пришел! Пудель! – повторил Клюквин.

Бабушка усмехнулась:

– Сам ты пудель! Ума точь-в-точь как у него!

Собака, подняв уши, горестно смотрела на Клюквина. А он вдруг залаял на всю деревню, да так убедительно, что его лай тут же подхватила Балалайка, за ней затявкал пес Хреныча, Бублик, следом подтянулся соседский пудель, и понеслось – зазвучал по деревне веселый собачий хор. Неожиданно калитка отворилась, и во двор вошел старик Хреныч.

– Что ты хулиганишь, рыжий черт? – погрозил он Клюквину.

Татьяна пригласила соседа к столу. Хреныч обстоятельно поздоровался со всеми. Обращаясь к бабушке, он вынул из полотняного мешочка большой пучок травы, перевязанный ниточками:

– Вот тебе, Павловна, целебная травка от ста недугов!

За чаем с пирогами старик осведомился о бабушкином здоровье.

– Что вы меня все о здоровье спрашиваете? Каждый непременно первым делом про здоровье пытает! – усмехнулась бабушка. – Какое там здоровье в нашем возрасте, сосед?! Пыхчу потихоньку. Жаль, что мы не в средневековой Японии живем!

– Это почему? – заинтересовался Хреныч.

– А там было принято таких стариков, как мы с тобой, относить далеко от человеческого жилья и оставлять помирать. В сущности, правильно. И гуманно. Я в последнее время часто Андрею говорю: снес бы ты меня, милый, куда-нибудь подальше!

По лицу бабушки было непонятно, шутит она или говорит серьезно.

– Да ты что, Павловна? – испугался Хреныч.

– Ладно, не бойся! – махнула рукой бабка Зинаида. – Нас с тобой будут мариновать до последнего, пока уж совсем в труху не превратимся, потом снесут, куда положено, поплачут, а после успокоятся – и жизнь пойдет своим чередом, слава те Господи.

* * *

В доме остались бабушка, Хреныч и Клюквин. Последний сподобился уснуть прямо за столом и похрапывал. «Фьють, фьють, х-р-о!» – выводил он, словно большая диковинная птица.

Бабушка, поглядев на него, улыбнулась:

– Ух, чудо рыжее! Намаялся дурака валять! Пусть отдохнет! – Потом перевела взгляд на Хреныча и усмехнулась: – А чего ты, батюшка, позволь узнать, так вырядился?

На Хреныче сегодня и впрямь лучшая рубаха с вышитыми красными маками. Седые волосы старика, обычно всклокоченные, нынче аккуратно приглажены, видно, что он серьезно готовился к посиделкам с соседкой. По вечерам они частенько вместе пьют чай и разговаривают про житье-бытье. К Зинаиде Павловне Хреныч относится с большим уважением: «Зинаида – человек степенный и повидала всякое, много в ней житейской мудрости! К тому же огромной культуры женщина! В больших и малых драматических театрах работала! С народными артистами запросто разговаривала!»

Хреныч как-то разоткровенничался с Татьяной, сказал, что с ее бабушкой беседовать – одно удовольствие. А для Зинаиды Павловны соседский старик – выходец из «народа». Их приятельские отношения – тот случай, когда интеллигенция в лице бабки Зинаиды и народ в лице старика Хреныча нашли общий язык и мирно сосуществуют.

Благодаря соседу Зинаида Павловна не чувствует себя одинокой, когда внуки уезжают в город. Старик как-то даже пытался приударить за бабушкой, но та подняла незадачливого ухажера на смех и решительно пресекла его ухаживания.

– А маки так и горят у тебя, Хреныч! – расхохоталась Зинаида Павловна.

Старик налил шестую кружку чая, обстоятельно размешал сахар.

– На Фалалея-Огуречника огурцы сажать буду! Давай, что ли, песню затянем, – предложил Хреныч, забыв о безмятежно спящем Клюквине. – Вот хорошая песня, душевная!

Хреныч запел старческим дребезжащим голосом:

– Все подружки по парам в тишине разбрелися…

Бабушка подхватила неожиданно сильным сопрано:

– Только я в этот вечер засиделась одна!

Песней разбудили Клюквина. Он испуганно вскрикнул:

– Где я?

* * *

Стемнело, на противоположном берегу реки горели огни. Климов смотрел на Полину. Она стояла у обрыва, задумчиво глядя вдаль. Изящный профиль на фиолетовом фоне вечера… Он попытался отгадать, о чем Полина сейчас думает, и тут же оставил эту затею: сей загадочный сфинкс казался абсолютно непостижимым. Странно, первый раз в жизни Климов захотел всецело обладать женщиной, а та недосягаема, как звезда, и холодна, как айсберг. В сущности, что он знает о ней?! Подводная часть айсберга скрыта. Снаружи Полина – иронична, умна, остра на язык, но… Откуда отчаянная тоска во взгляде? Обнять бы Полину так сильно, чтобы звякнули браслеты на тонких запястьях, растопить лед, зажечь огонь в грустных глазах, искусать губы, застывшие в насмешливой улыбке, увидеть подводную часть айсберга. Такие женщины созданы для того, чтобы из-за них устраивать войны и совершать безумства. Он готов отдать все, что имеет, включая бессмертную душу, за каплю ее благосклонности.

…К Полине подошел Данилов и набросил жене на плечи свою куртку.

– Совсем замерзла, – улыбнулся Иван, – руки холодные, давай согрею.

Он принялся растирать ей ладони.

Полина оглянулась и увидела, что Климов смотрит на них.

– Иван, перестань! – с неожиданным раздражением сказала она.

– Что с тобой? – грустно спросил Данилов. – Злишься на меня за что-нибудь?

Он всегда терялся, чувствуя ее гнев.

Она мгновенно смутилась:

– Прости!

Теперь Полина рассердилась на Климова – какого черта он пялится?! Какого черта позволяет себе грубо вторгаться в ее жизнь! Завтра же она уедет в город и не вернется, пока Климов будет в Березовке.

– Пройдемся? – предложила Полина, взяв мужа под руку.

Они пошли в сторону лодочной станции. Климов задумчиво смотрел им вслед.

– Что такой грустный, старик? – спросил Андрей.

Лена хихикнула:

– Тебе это не идет, Никита! Выглядишь очень глупо!

Климов рассмеялся и закурил.

– Смотрите – сейчас будет ливень! – закричала Маша.

Раздались раскаты грома.

Маша уже легла, когда раздался стук в дверь.

– Кто? – испугалась она.

В эту ночь был один пароль: «Саша!»

– С ума сошел? – притворно строго спросила Маша.

– Открой! – потребовал юный герой-любовник.

Она приоткрыла дверь и посоветовала ему убираться подобру-поздорову. Но сильные руки героя поднажали на дверь, сметая сопротивление. Через секунду Бушуев ворвался, схватил Машу и закружил ее по комнате.

– Ты спятил! – рассердилась девушка. – Зачем пришел? Рядом спит Татьяна, если она услышит, что подумает? Что я по ночам принимаю… всяких!