смея перечить, Аверил выскользнула из-под одеяла, торопливо надела чужие, резко пахнущие духами вещи. Матушка Боро ждала за дверью, глядя то испуганно на проклятого, то пристально, изучающе на Аверил, не иначе как понять пытаясь, чем вызвана спешка.

— У тебя тут остались какие-либо личные вещи, которые ты хочешь забрать? — спросил Герард уже в коридоре, тихом по-утреннему.

— Нет. А… дозволено ли мне попрощаться с… — Шерис ведь волноваться станет и наверняка у матушки допытываться начнёт, куда Аверил пропала.

— Не стоит.

Ослушаться Аверил не осмелилась.

Так они и покинули бордель, едва ли не тайком, через заднюю дверь. Герард напоследок бросил матушке Боро звякнувший негромко кошель да взгляд выразительный, всяких слов красноречивее, надел на голову Аверил капюшон и повёл девушку в сторону улицы, где остановил один из проезжающих мимо экипажей. Отвёз в гостиницу, снял сразу две комнаты и велел приготовить для спутницы ванну с горячей водой и приличное свежее платье. Замечала Аверил, как матушка лебезила перед проклятым, как в глаза заискивающе смотрела, словно нищий, милостыню просящий, но впервые увидела, с какой раболепной покорностью, без малейших возражений торопятся исполнить любое приказание члена братства. Как взор отводят спешно, а то и вовсе от пола его не поднимают, будто проклятый, точно ведьма какая, может порчу навести одним лишь взглядом недобрым. Герарда в гостинице знали и посему лишних вопросов не задавали и на Аверил, в накидку закутанную, не смотрели. Споро притащили и ванну на изогнутых ножках — прежде Аверил таких не видела, только обычные деревянные лохани, — и воды горячей, и принадлежности для купания, и ширму поставили, отгородив ванну и камин с разожжённым огнём от остальной части комнаты. Аверил безропотно вымылась, избавляясь от раздражающего запаха духов — теперь уж и не узнаешь, кому из девочек пришлось своё платье по требованию матушки отдать, — тщательно прополоскала волосы, выбралась из ванны и завернулась в большой отрез ткани, повешенный перед огнём. Вышла из-за ширмы и вздрогнула, увидев Герарда в кресле, придвинутом к окну. Она слышала голоса, шаги заходивших в комнату слуг, но отчего-то не заметила, когда все посторонние вышли, и они с проклятым остались вдвоём.

— Твоё новое платье, — Герард лёгким взмахом руки указал сначала на разложенный на кровати тёмно-синий наряд, затем на стол, полный блюд. — И еда, если ты голодна.

— Вы… ты меня купил? — осмелилась спросить Аверил.

Матушка Боро ведь отпустила её, невольницу, без возражений, слова против не сказала.

— Выкупил, — поправил Герард и сделал глоток из бокала с вином, что держал в руке.

— Но вы… ты сам сказал, что я — твоя отмеченная, — а чем отмеченная и привязанная отличается от обычной невольницы?

— Моя, — проклятый поднял бокал, посмотрел на Аверил сквозь призму стекла — или настоящего хрусталя? — и багрового, что кровь запёкшаяся, напитка. — Разница между рабами и отмеченными, Аверил, заключается в том, что раба можно продать, купить и даже выкупить и освободить, в зависимости от принятых в том или ином государстве законов, но отмеченный, в отличие от невольника, уже никак не сможет избавиться от отметки, что бы она собой ни представляла. В теории существует некий ритуал, способный избавить от нашего яда, правда, с немалым риском для жизни человека, да и, сказать по чести, я в него не верю. И я не хочу тебя отпускать.

Словно ей есть, куда идти. Разве что обратно к матушке Боро.

— Младшим поколениям ещё не позволено создавать себе приближённых… да и старшие ужесточили критерии отбора и настаивают на ограничении количества доверенных лиц… и потому не могу похвастаться чрезмерной осведомлённостью в вопросах, что именно происходит после укуса и кто что чувствует, однако сомневаюсь, что в таком случае возникает настолько сильное влечение. И речь не только о сексе. Я хочу, чтобы ты была рядом. Но если старшие узнают о тебе и о привязке, то избавятся от тебя тотчас же, не задумываясь, а я не могу этого допустить. По этой же причине мне нельзя брать тебя с собой в столицу. Тарийская партия важна для братства и с собрата Рейнхарта, при всей его занятости Эллорийской империей и новым учеником, станется заявиться в княжество лично при малейшем намёке на провал. Поэтому будет лучше, если ты отправишься в Афаллию.

Аверил стиснула ткань на груди.

На юг, в Афаллию?

— Торн тебя заберёт. Он единственный в круге, кому я могу доверять.

— Торн? — кажется, только и получалось, что повторять эхом за Герардом.

— Мой собрат по кругу. Я тебе о нём говорил.

— Да, я… помню. Но… но что будет в Афаллии? И почему туда, а не в другое королевство?

Маленькое и тихое вроде соседней Индарии. Или в одну из крошечных прибрежных стран — сколько их по обе стороны Афаллии? А лучше и вовсе подальше на север, где верят в старых богов и границы так зыбки, размыты, словно северные лорды никогда их не проводили, захваченные земли разделяя.

— Потому что я родился и вырос в Афаллии, на протяжении многих лет вёл там партию и не одну, — проклятый опустил бокал, отпил ещё вина. — Я знаю если не каждый афаллийский угол и каждый афаллийский куст, то, по крайней мере, хорошо там ориентируюсь. И пока я успешно справляюсь с возложенными на меня обязанностями по Тарийе, никто не станет интересоваться моими делами в Афаллии.

— И кем я буду? — вырвалось у Аверил. Наверное, в другое время да при иных обстоятельствах она не решилась бы задать этот вопрос прямо, глядя в глаза Герарду — не дело невольнице спрашивать, как намерен распорядиться ею новый хозяин, не дело возражать и противиться, — но слишком стремительны, непонятны резкие эти перемены. — Служанкой? Рабыней без права выкупа? Игрушкой ветра?

— Все мы лишь игрушки ветра рока, рождённого из взмахов опахала богини судьбы, и оказываемся там, куда он нас занесёт, — Герард поднялся, залпом допил остатки вина и поставил бокал на стол. Скользнул задумчивым взглядом по телу девушки, прикрытому тонкой влажной тканью. — Не буду тебе мешать. Когда закончишь с едой и одеждой, позови, я в соседней комнате.

Проклятый вышел, а Аверил шагнула к освободившемуся креслу, опустилась на мягкое сиденье. Несколько минут сидела неподвижно, пытаясь новую жизнь представить. В Афаллии, казавшейся бесконечно далёкой, в стране, где она, простая деревенская девушка, никогда не бывала. И