и высокородных лордов, он-то может себе позволить много-много разных книг, а Аверил читала то, что было, и радовалась этому. В иных храмах лишь пару-тройку священных книг и можно найти, а среди работающих у матушки девушек хватало тех, кто и впрямь разве что имя своё мог написать.

— Ты… вы… — Аверил открыла и закрыла рот, прикусывая и язычок, и готовое сорваться оскорбление.

— Что — я?

— Ничего.

— Прости, — Герард перестал смеяться, погладил Аверил по голой руке. — Я знаю, что уровень образования в глуши оставляет желать много лучшего, и тем удивительнее, неожиданней, что ты умеешь и любишь читать.

— Что мне было ещё делать? Я пряталась в храме от отчима и соседских ребятишек, и не было иного места, где я была бы счастлива.

Только с мамой на лугу, но и то счастье оказалось недолговечным, утекло, будто вода сквозь пальцы убежало.

— Ты могла бы быть стать жрицей Гаалы, — проклятый перевернулся на бок, лицом к Аверил, и от взгляда его, слишком внимательного, взвешивающего словно, стало неуютно, зябко. — Необязательно было идти в услужение к лунной.

— Мама велела ждать, когда… сияние пробудится, — Аверил не удержалась, поёжилась. — А потом… потом я стала взрослой чересчур.

— Насколько мне известно, послушницей Гаалы может стать любая девушка в возрасте от двенадцати и старше.

— Я плод греховной связи, — неожиданно резко возразила Аверил. — Мою мать выдали замуж за отчима, пообещали хорошее приданое, лишь бы позор прикрыть, да только однажды правда стала всем известна. Отчим не мог оставить маму, это значило бы показать всей округе, что он — глупец, взявший в жёны шлюху с чревом, набухающим от чужого семени, и не заметивший этого. Что он слепец и рогоносец, потому что шлюха остаётся шлюхой и быть не может, чтобы она хранила верность своему супругу. Что он не смиренный благочестивый прихожанин, раз бросил больную жену из-за бабьих сплетен. А дочь шлюхи и сама шлюха, так шептались за моей спиной, едва я вошла в пору. И вскорости двери храма закрылись для меня, ибо не была я больше ребёнком, невинным в очах Гаалы, но стала девкой с дурным глазом, что мужиков привораживает. Как я могла просить старшую жрицу принять меня в наш храм или замолвить за меня словечко в храме городском? И денег у меня не было, ни на дорогу, ни чтобы взнос, при поступлении в храмовое ученичество необходимый, уплатить.

— Послушай, Аверил, — Герард тоже сел, обнял девушку, и Аверил сразу замерла в его руках, опасаясь смотреть в светлеющие глаза, оказавшие вдруг так близко. — Не думай о прошлом, оно больше не имеет прежнего значения. Теперь всё изменится, понимаешь?

Нет, и оттого ещё страшнее.

— У тебя будет другая жизнь, свобода, новые платья, книги и всё, что ты пожелаешь. Никто не посмеет и пальцем к тебе прикоснуться.

— Я… не понимаю, ми… Герард, правда, не понимаю.

— Я не смогу тебя отпустить, — проклятый говорил едва слышно, торопливо, и горячее дыхание его обжигало щёку Аверил, словно огонь настоящий. — Не хочу тебя отпускать и не стану этого делать. Только не снова. Твой запах и впрямь сводит с ума, и чем дольше я его вдыхаю, тем яснее осознаю, что ты должна быть рядом со мной. Всегда. Но я не повторю старых ошибок, поэтому пока тебе придётся остаться здесь, у Сюзанны. Ненадолго, всего на несколько дней. Нельзя рисковать, допуская, чтобы старшие узнали, что я поселил у себя молодую даму, служанкой не являющуюся.

И Герард поцеловал Аверил. Едва ощутимо коснулся губами щеки, выбрался из-под одеяла и принялся одеваться. Спал он в штанах, не иначе как стыдливость девичью оберегая, да только мало оно радовало после слов проклятого, странных, будто в бреду сказанных.

— Я поговорю с Сюзанной, дабы она лишнего ни себе, ни другим не позволяла, и заплачу вперёд, — Герард нахмурился на мгновение, скорее в ответ своим мыслям, нежели Аверил, и сразу улыбнулся ей по-мальчишески бесшабашно. — Ни о чём не волнуйся. Я вернусь сегодня вечером, — и, накинув куртку, вышел стремительно.

Минуту-другую за дверью царила тишина, затем в створку поскреблись.

— Аверил?

— Заходи, я одна.

Дверь приоткрылась, и Шерис, в наброшенном наспех халате, с распущенными по плечам нечёсаными светлыми волосами, проскользнула в комнату. Огляделась, закрыла створку и приблизилась к кровати.

— Аверил? — суккуба то подозрительно присматривалась к Аверил, то заново по сторонам оглядывалась.

— Всё хорошо, — Аверил в растерянности пожала плечами. — Ничего не было.

— Это я вижу и чувствую. А что было?

— Ничего.

— Совсем ничего? — Шерис опустилась на край постели.

— Он сказал, что мы будем просто спать, и только. Он даже не пытался… как в прошлый раз… совсем не пытался, — почти и не обнимал, едва-едва касался и поцеловал в щёку, словно родственницу близкую. Правда, наговорил всякого, и теперь казалось, что уж лучше бы взял, как мужчина женщину.

И хорошо бы без лишних слов.

Аверил тоже осмотрела комнату, повернулась к Шерис и прошептала суккубе на ухо:

— Я думаю, он хочет меня выкупить.

* * *

Проклятый приходил каждый вечер.

И каждый вечер Аверил ложилась с ним в одну постель, в той же комнате, засыпала на своей половине кровати, сжимаясь внутренне от тягучего, мучительного ожидания, и просыпалась неизменно в объятиях Герарда, с ощущением его рук на своём теле. Большего Герард не позволял, даже не целовал, хотя порою Аверил ловила тяжёлые, словно голодные взгляды его, будившие злые воспоминания. Ловила и отворачивалась поспешно, делая вид, будто не заметила ничего. Как и притворялась, словно нет ничего особенного в манере проклятого зарываться лицом в её волосы, шумно вдыхать запах её, касаться носом шеи, разве что не тереться, точно выпрашивающий ласку кот. Такое поведение пристало оборотням, но никак не людям.

Или пусть и не совсем людям, но всё равно не тем, кого в стародавние времена называли двуликими.

Иногда перед сном, прежде чем взмахом руки затушить все свечи в комнате, Герард разговаривал с Аверил. Расспрашивал о ней, о жизни её, о матери, слушал с живым интересом, будто его и впрямь заботили подробности однообразного её существования, будто ей было, что поведать собеседнику.

Родилась в последний месяц лета.

Росла, по первости не ощущая ещё разницы между собой и другой ребятнёй. Маме помогала, жила