Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я тупо посмотрела на неё, не очень понимая, о чём речь.
— Но я ожидала тебя.
— Спасибо. Очень мило с твоей стороны.
Ноэми опустила глаза и подвигала пальцами ног, белое шевро её туфелек зашевелилось.
— По правде говоря… я спросила Людовику, не хочет ли она быть моей сердечной подругой… Но только потому, что тебя не было… Она оказалась единственной, кто остался без подруги, как и я…
Мне всё это показалось вполне нормальным.
— Но она сказала, что не нуждается в сердечной подруге.
— Вот как?
— Нет. Ей никто не нужен.
Я почувствовала острую зависть. Мне тоже захотелось ни в ком не нуждаться. Я решила, что это очень славно.
— Ну и что? — продолжала Ноэми. — Скажи, хочешь быть моей сердечной подругой?
Мне ужасно хотелось ответить ей, что я тоже ни в ком не нуждаюсь, но я всё-таки догадывалась, что иметь подругу стоит. Рано или поздно найду для неё другой достойный ответ.
— Да.
Ноэми подняла на меня глаза, глядя совсем как Ватт, когда держишь над его носом гренку с гусиным паштетом.
— Тогда ты должна сказать мне об этом сейчас.
Я перестала понимать её. Ведь я только что согласилась.
— А что ещё я должна сказать тебе?
— Ты подумала?
— О чём?
— О Боге. Веришь в него или нет?
Задавая этот последний вопрос, Ноэми с ехидством сощурилась.
Я облегчённо вздохнула:
— Да.
Ноэми широко открыла глаза и опять обняла меня:
— Тогда всё в порядке. Мы с тобой сердечные подруги.
— Да.
— Я так боялась.
— Чего?
— Что не веришь…
— В таком случае, когда перестану верить, скажу, что верю.
Ноэми отпрянула и с ужасом посмотрела на меня:
— Так не пойдёт.
— Почему?
— Потому что нет.
— Но так не говорят — «потому что нет».
— А кто тебе это сказал?
— Мария.
— А кто такая Мария?
— Мария — это Мария.
— Как… Бог?
— Как Бог.
Прозвенел звонок, и мы парами пошли по лестнице. Ноэми держала меня за руку, раскачивая её взад и вперёд и улыбаясь. Я была её трофеем. Для начала не так уж и плохо.
Сестра Бенедетта поздравила меня с возвращением и всем остальным девочкам велела сделать то же, хотя они и не очень были уверены, что это необходимо.
Потом она объяснила мне и всему классу, почему я не ходила в школу в эти дни. Я болела гриппом, а сознание потеряла от слабости.
Я всё время кивала головой. Такое объяснение безусловно изображало меня в более красивом свете. Грипп и слабость намного лучше страха и трусости.
Я представила, как Мария говорила по телефону. Она единственная в нашем доме, кто умел лгать. Но, очевидно, сёстры тоже не промах.
— А теперь, девочки, прежде чем начать урок, поблагодарим все вместе…
Все поднялись из-за парт.
Как все вместе? Разве не я одна должна читать молитву? Она же сама мне сказала это. Забыла?
— Матушка… — прервала я её, обратившись к ней так, как научила бабушка.
— Да, Леда?
— Теперь моя очередь.
— Твоя очередь… что делать?
— Поблагодарить Царя Небесного.
— Царя Небесного?
— На небесех, матушка, — чудом спаслась я.
Сестра Бенедетта растерялась, и тут поднялась Людовика:
— Да, матушка, в прошлый понедельник вы сказали ей, что она должна одна прочитать молитву. В наказание…
Она преувеличила… В наказание! Ладно, пусть даже в наказание. Какая разница. Сейчас моё время.
— Ты права, Людовика, молодец, у тебя хорошая память. Тогда давай, Леда. Начинай.
Не подозревая ещё, какое безумство собираюсь совершить, превращаясь в самоубийцу, камикадзе, я ловко и быстро, как белка, в один миг забралась на парту и раскинула руки, подобно распятию над головой сестры Бенедетты.
— Отче наш… — громко воззвала я, обратив взор вверх, к небу. — Иже еси на небесех…
И хотя я никого не удостоила даже взглядом, сосредоточившись на своей молитве Царю Небесному, всё же ощутила вокруг какую-то робкую, напряжённую тишину и полнейшее подчинение.
— Да приидет царствие твоё…
Я продолжала излагать свои просьбы. И уже собралась со всем пылом попросить Господа отпустить мне грехи. Вот тут-то, не сомневалась я, по крайней мере половина моих одноклассниц прослезится. Но, к сожалению, в классе неожиданно поднялся какой-то сильный шум, очень мало похожий на аплодисменты.
— …Яко на небеси… — пара крепких рук подхватила меня под мышки, и в одну секунду я оказалась в партере, — и на земли!
Сестра Бенедетта тенью накрыла меня. Против солнца её лицо выглядело тёмным и злым. Распятие, свисавшее с шеи, раскачивалось от резкого движения. Я выпрямилась, наверное, она сильно придавила меня, опуская на пол.
Сердце моё колотилось в висках, как той ночью, когда температура поднялась до сорока, и я бредила. Я ровным счётом ничего не слышала из того, что происходило вокруг меня, как в немом фильме.
Девочки, открыв рты, дрожали. Людовика рядом с сестрой Бенедеттой отрицательно мотала головой. Сестра Бенедетта что-то говорила и говорила, и говорила, и говорила. Что же касается меня, то я оглохла.
Очень возможно, что сестра Бенедетта что-то спрашивала у меня, а я не отвечала, хотя она повторяла свой вопрос уже в четвёртый и в пятый раз. Если бы она не взяла меня за плечи и не встряхнула, я, наверное, так никогда и не услышала бы её.
— Можно узнать, что ты хотела сделать, Леда Ротко?
Я не ответила ей в шестой раз.
— Ты ответишь мне или нет?
Нет никого страшнее рассерженной монахини. А сестра Бенедетта исходила яростью.
— Да.
— Что да?
— Да, хочу ответить.
— Так отвечай!
— Я не поняла вопроса.
Сестра Бенедетта дышала, как мехи, свисавшее с шеи распятие по-прежнему раскачивалось.
— Садись на место, Леда Ротко! И вы тоже, девочки, садитесь на свои места.
Тут началось общее движение.
Ноэми сидела рядом со мной, как на похоронах — втянув голову, уставившись в пол, вздрагивая и хлюпая носом.