У людей появились деньги, и они были готовы тратить их на то, что всегда, во все времена было востребовано. Они хотели курить хорошие сигареты, есть вкусные консервы, женщины мечтали хорошо выглядеть, тем более, что с новой модой спрос на косметику страшно возрос! Контрабандисты, конечно, представляли урон для экономики новой страны, но, по большому счету, урон этот был ничтожен. Ведь для золота, драгоценностей и оружия существовали масштабы покрупней. Серьезный товар никто не прятал в мешки с солью!

Циля была права: за чулки и сигареты не убивают с такой жестокостью трех человек, тем более – всех сразу. Таня поняла это, но говорить не стала, чтобы не расстраивать подругу еще больше.

– Может, их ограбить хотели, деньги забрать? – ляпнула она глупость – ей так не нравилось тревожное выражение в глазах подруги.

– Ты за меня не утешай! – Циля не поддалась на провокацию и махнула на нее рукой. – И без тебя знаю, шо плохо. Я ж не первый год на свете живу.

– Ладно, поговорю с Тучей, – решительно сказала Таня, – может, он знает. Пошлет по следу людей.

– Поговори. Но это не Туча, – как девушка, вышедшая с самого дна, Циля обладала очень острым чутьем, – не его это. Ты за Натульку свою лучше расскажи!

– Растет, – Таня, улыбнувшись, пожала плечами.

На самом деле она очень обрадовалась возможности поговорить с Тучей, словно вернуться в прошлое, отвлечься от всего. Ей был необходим глоток свежего воздуха, возвращавшего ее разбитые надежды.

Но никто, ни Циля, ни Ида даже не догадывались, что Таня уже стала возвращать себе этот свежий воздух. Она никогда в жизни не могла сидеть в четырех стенах, и рождение дочки ее совершенно не изменило. Очень скоро Таня стала задыхаться в своем доме, словно ее придавливала чугунная плита.

Если Ида была погружена в материнство с головой, то Таня стала просто тонуть в этом море мокрых пеленок, кашек, детского питания и прочего сюсюканья, которого всегда ждут от любой молодой матери. Вдруг оказалось, что пеленки и кормления составляют не всю ее жизнь. Таня стала задыхаться в этом море новых, внезапно рухнувших на нее обязанностей. И очень скоро поняла, что не может находиться в четырех стенах. Эти кастрюльки с детскими смесями, эти пеленками убивали ее, разрывали ее душу. Ей стало скучно жить.

А между тем Таня не была плохой матерью. Ей нравилось возиться с дочкой, играть с ней. Но вдруг, неожиданно для нее самой, оказалось, что дочка не составляет весь ее мир, несмотря на ее самые глубокие чувства. И Таня затосковала, тяжело, как тосковала всегда в самые мрачные периоды жизни.

Ей ужасно хотелось вырваться наружу из этого убогого существования и так, как в прошлом, глотнуть адреналина, пьянящего кровь, бодрящего, бросить вызов судьбе. Но Таня понимала, что вырваться не может. И это повергало ее в страшную тоску.

Ей хотелось жить, ведь она была молода, но кровь словно застыла в ее жилах. И ее саму пугало это страшное ощущение, что жизнь ее больше не радует. Она живет – как живет, и ничего больше.

Следуя моде того времени, Таня обрезала волосы совсем коротко, под мальчика, и покрасилась в черный цвет. Получилось отлично! Она стала выглядеть значительно моложе, и этот цвет удивительным образом шел к аристократической бледности ее лица. И к тому же на фоне черного очень ярко засверкали ее глаза, похожие на два желтоватых топаза, мистически мерцающих в темноте.

Последней каплей в этой борьбе с собой стало неожиданное посещение аптеки. Таня уже теряла последние силы и надежду, приготовившись сдаться судьбе, превратившей ее в стандартную туповатую клушу без смысла жизни и домохозяйку. Так бы все и шло, но у ее дочки вдруг разболелся живот. И Тане пришлось прибегнуть к испытанному народному средству – несмотря на то, что возраст Наташи был уже далек от младенчества, она отправилась в аптеку Гаевского за укропной водой.

В просторном зале аптеки с мраморными полами и блеском венецианских зеркал ничего, похоже, не изменилось. Символ роскоши и уюта – зеркала красовались на стенах, украшенных к тому же витиеватой мраморной резьбой. Хрустальные люстры рассеивали мягкий свет.

И тем более странно и страшно на фоне этой утонченной роскоши из прошлого выглядели посетители знаменитой аптеки – преимущественно простые деревенские бабы в платках, затоптавшие грязными валенками мраморный пол, горланящие грубыми голосами что-то бессмысленное. Не лучше были и мужчины – в основном солдаты с оружием. Они ставили винтовки на мраморные плиты и опирались о колонны, стирая позолоту затасканными шинелями, из которых вылезал грубый, щетинистый ворс.

Став в очередь за стайкой деревенских баб, Таня вдруг подумала, что именно голос является отличительной чертой простонародья – громкий, визгливый, вульгарный, вечно повышаемый голос, который словно бы летел над толпой. Женщины из общества никогда не разговаривали громкими, визгливыми голосами, наоборот, старались приглушать тон в людных местах. Ни ее бабушке, никому из подруг по гимназии не пришло бы в голову орать на людях! В аптеке Гаевского они говорили бы шепотом, уважая труд фармацевта, чтобы, не дай Бог, не потревожить, не отвлечь от дел. Но бабам из очереди, стоящим перед Таней, это, похоже, и в голову не приходило. Они вульгарно голосили, не считаясь ни с кем. Вчерашние кухарки, горничные, прачки вдруг, словно по мановению извращенной волшебной палочки, заняли место своих господ и принялись вести себя громко, вызывающе – потому что о том, что можно вести себя иначе, им никто и никогда не говорил. Мир перевернулся, все было утрачено – все то, что выглядело красиво, то, что имело ценность. А на место этого утонченного мира пришла вульгарная и грубая пустота.

Стоя за спинами баб, Таня думала обо всем этом, как вдруг взгляд ее упал на маленький пузырек со снотворным, выставленный в витрине. Это снотворное отпускалось без рецепта, и Таня прекрасно его знала. Впрочем, в смутное время почти все рецепты были отменены.

Она смотрела и смотрела на толстое, непрозрачное стекло, а по телу ее пошли огненные волны, бросая в чудовищную, давно сдерживаемую дрожь. Кровь прилила к голове, в вены забил адреналин, и Таня не могла ничего больше сделать, кроме как отдаться во власть этого чувства чудовищной авантюры, которое вернуло способность чувствовать себя живой!

И когда подошла ее очередь, вместе с укропной водой для ребенка Таня купила пузырек со снотворным.

Вечером того дня она сидела в ресторане «Байкал» на Греческой улице. На ней было красивое бордовое платье из модного панбархата, бросавшее на ее лицо благородный и теплый отблеск. Через резную спинку стула была перекинута меховая горжетка из белого меха – и Таня точно знала, что на эту горжетку пошел не кот, а кролик.

Она специально выбрала этот ресторан вдалеке от привычных бандитских мест. Как и множество заведений в период новой экономической политики, «Байкал» появился совсем недавно. Был он модным, дорогим и пока не изученным – Таня не знала, кто теперь контролирует район, где находится ресторан. Да это было не важно. Она дошла до той степени отчаяния и последней грани, когда безопасность кажется намного мельче свободы. И ради свободы можно отринуть, отбросить абсолютно все, даже здравый смысл и спокойствие.