лицом. Слушали уважительно, как и подобает беседовать с представителем власти. В знак одобрения кивали черными чалмами, когда Джамиля рассказывала о программе революционного правительства. В кишлаке, затерянном среди скалистых гор, проживали шииты[13]. Они охотно принимали все декреты нового правительства. Но стоило только Джамиле повести разговор о ликвидации неграмотности среди женщин, словно немели. Ни да ни нет! Вдруг один из стариков вспомнил, что дувал у него завалился, надо кизяк собирать, глину месить ногами. Кому-то позарез потребовалось сходить в горы за дровами, пора огонь разводить, лепешки печь к обеду. У всех сразу находились дела неотложные, спешные, ковыляли к своим убогим жилищам.

— Не выдержала я как-то раз, — рассказывает она нам с Барыком. — Разревелась при стариках от досады. «Для вас же, — говорю, — стараюсь! Через книгу женщина радость жизни познает!»

За всех Джамиле отвечал мулла, глаза раскосые, в разные стороны смотрят, не поймешь, на кого глядят.

— Зря убиваешься, ваша светлость! Плачь не плачь, а обычаев своих не нарушим. Слыханное ли дело, чтобы жена книжки читала. А кто за нее работать в поле будет, коров доить, навоз выгребать, детей нянчить?! Нет, одна радость у нее — муж! Верно я говорю, почтенные?

Старики одобрительно шумели, на все лады расхваливали мудрость служителя Аллаха. А когда ночь приходила в кишлак, другие речи заводил мулла. Осторожно, огородами, чтобы никто не увидел, пробирался на огонек лампы в школе.

— Вы же понимаете, не могу я по-другому говорить при народе… Люди дикие… А я поддерживаю законы новой власти… Прошу сообщить об этом кому следует. Конечно, надо бороться с невежеством, учить людей грамоте.

Но как это сделать, чтобы люди сами изъявили желание учиться, мулла не знает. Просит только Коран не осквернять, не нарушать неразумными действиями святое писание. Постарается еще раз поговорить с правоверными, может, скала сдвинется с места, хотя лично он не верит.

Через несколько дней пришел к Джамиле радостный, руки к небу возносит.

— Слава Аллаху! Договорился, наконец! Будут у вас ученики! Вы уж там, в Кабуле, скажите, что мулла Ахмад вам помогал. Завтра к вечеру придут учиться взрослые сыновья со своими отцами…

— А как же женщины!

— О них забудьте, ваша светлость! Выбросьте из головы! У нас вера твердая, так порешили старейшие… Другому решению не бывать!

— Нет, будет! Наше революционное решение! — это уже голос Хафизуллы Барыка. Не выдержал, прервал рассказ девушки. Лицо покрылось красными пятнами от гнева, глаза бешеные стали.

Строгий у меня начальник, в школу вошел, не ответил на приветствие учителей. С Джамилей сух и официален. Потребовал немедленного от нее объяснения по поводу провала с выполнением решения партии по ликбезу. Сказал, будто припаял, слова высокие и страшные. Она растерялась поначалу, удивленно смотрит на меня, а я ей ничего путного сказать не могу.

Не сразу можно было узнать в полинялой солдатской форме Джамилю… Похудела, иссушило ее здесь жаркое, обжигающее солнце. Под глазами чернота легла подковой, голос чужой, с надрывом. Досталось, как видно, бедняжке в этом кишлаке.

Сказать бы ей ласковое слово, ободрить, улыбнуться по-товарищески. А Хафизулла набросился на Джамилю, как пес из подворотни.

— Безобразие! Распустила здесь слюни, сидишь сложа руки! А еще член партии! — И пошел и поехал мой начальник ругать и отчитывать Джамилю. — Ты идешь на поводу у отсталых элементов! Слушаешь всяких мулл! Не хотят учиться добровольно, силой заставим! Революцию не делают в белых перчатках! — ораторствует, как на митинге, Хафизулла.

Джамиля слушала, не перебивала, прислонясь спиной к стене. Но вот глаза у нее сузились, ноздри раздулись, пальцы в кулаки сошлись.

Сказала тихо, но жестко:

— Заткни свою пасть, плешивая собака!

У Хафизуллы от этих слов челюсть отвисла, глаза полезли на лоб. А я не выдержал, рассмеялся. Она как-то нехорошо посмотрела на меня, не спеша, гордо, голову кверху, пошла из комнаты.

— Ай да Джамиля! — невольно вырвалось у меня. — Отбрила вас, рафик начальник, по всем правилам! Вот так девушка, вот так характер!

— Я ей покажу, у кого какой характер! Поплачет у меня горькими слезами! — наконец обрел дар речи Барык. И тут же приказывает мне:

— Собрать джиргу[14], всех стариков! И этого хитрого пса — муллу Ахмада. Я сам с ними поговорю как надо!

— А может, повременим пока, рафик Барык. Гнев поостынет, голова соображать будет лучше!

— Что? Меня поучать?! Молчать! Слушать мою команду! — кричит как недорезанный мой начальник. — Собрать всех! Не пойдут по-хорошему, гони прикладом в зад! Я за все отвечаю! Я не баба, мужик тертый! Умру, но директиву партии выполню!

* * *

…Они послушно собрались у школы. Слушали стоя, что говорил им этот большой начальник из Кабула.

— Я прилетел к вам по поручению самого рафика Амина! Говорить долгие речи — не дело мужчины. Завтра утром вы пришлете ваших взрослых дочерей, снох, жен, и они будут учиться. Это приказ революции, мой приказ!

Грудь выпятил вперед, на носки подымается, чтоб ростом казаться повыше. Говорит, а рука все бок ощупывает, где под рубашкой пистолет за поясом. Делает это нарочно, чтобы все видели, понимали, с кем имеют дело.

— Вопросы есть? — спрашивает он.

За хребет рыжей, без единой травинки горы собиралось прятаться солнце. Заблеяли на разный лад овцы. Их гнали на водопой, погоняя длинными, стреляющими, как хлопушка, плетками. В кустах акации, у школы, без умолку тараторили цикады. А старики молчали. Кто, согнув спину, опирался руками на кизиловый посох, кто, переминаясь с ноги на ногу, вздыхал тяжело. Но ни один не смотрел в глаза моему начальнику, никто не просил слова.

— Молчите? Саботировать вздумали! Не подчиняетесь революционной власти! — вспыхнул, как порох от огня, Хафизулла. — Да я вас, старых хрычей, в бараний рог согну! А с тобой, мулла, у меня особый счет. Выдеру твою козлиную бороденку, будешь знать, как народ мутить! Эй, Салех! Арестовать злостного врага революции! — приказывает Барык.

А я не знаю, что делать. Автомат с плеча снял, щелкнул затвором, но ноги не идут. В голове тревожные мысли:

«Выполнять или не выполнять? Прав Хафизулла или палку перегибает? Но приказ есть приказ, я присягу давал. Надо выполнять». И вдруг новая команда за моей спиной:

— Отставить! Убери свой автомат, Салех! Нельзя выполнять приказы безумного человека!

Это была Джамиля… В лучах уходящего солнца суровым и красивым было ее лицо. Сошлись густые брови, в глазах решительность и дерзость.

— Не слушайте, почтенные люди, этого плохого человека! Не бойтесь за ваших женщин! Никто под дулом автомата насильно их учить не станет! Только добровольно! Только с вашего