– Боюсь? – сказал Лир. – Боюсь? Отъебись. Хуй тебе, я ничего не боюсь, ёб твою мать.

– Прошу, не соизволишь ли ты следить за речью? – Продолжил Генри. – Мы лабрадоры.

– Мне насрать, будь вы хоть блядским призраком Лесси, честно говоря, ёб твою мать. – Лир приблизился к Генри, увеличиваясь в размерах.

– А почему ты чувствуешь, что тебе нужно вести себя так агрессивно? Разве ты не должен посвящать время заботе о хозяине, не беспокоясь о других собаках в парке? – Генри уже явно испытывал удачу. Зловещий рык исходил откуда-то из глубины массивного корпуса Лира. Я отступил на пару шагов назад и начал нюхать почти лишенный запаха островок травы. Утренний ветерок доносил до нас далекие голоса Адама и Мика, которые, очевидно, еще не замечали нашей проблемы.

– Ты, нахуй, не понимаешь?

– Нет, не понимаю. Поэтому и спросил.

Я ощутил, что Лир отвернулся от Генри и теперь смотрел на меня. Возможно, я был более аппетитным завтраком.

– В смысле, – сказал он. – Взгляните на себя. До какого блядского уныния дошел этот вид?..

Я посмотрел на Генри в недоумении.

– Взгляните на себя: ебать, вы бессильны хоть что-то сделать. Думаете, можете изменить все взмахом хвоста или сентиментальным взглядом? Не смешите меня, ублюдки. Я вам скажу, жизнь ебать как сложна. Там псы едят псов. Ты либо добыча, либо хищник, как ни крути. Людям тоже насрать. Вообще-то, это они забирают наши силы. Они хотят надеть намордники на тех, у кого осталась гордость. Но, видите ли, мой хозяин другой… – Он оглянулся на своего владельца, бледного мужчину с бородой, стоящего в нескольких шагах позади. – Он никогда не наденет на меня намордник, потому что понимает…

– Лир, – крикнул хозяин, вразвалку подходя к нам. – Фу.

Ротвейлер рыкнул на прощание и послушно потрусил к хозяину.

– Чуть не попались, – сказал я, вернувшись к Генри.

– Вообще-то нет, – понюхал воздух Генри, – у этой беседы есть мораль. Не наша мораль, конечно, но все же мораль. Похоже, его не затронули спрингеры. И он не такой уж психопат, каким хочет казаться.

– Сомневаюсь, – это был не мой голос. Он принадлежал Джойс, ирландской борзой, с которой мы часто болтали в парке. Она появилась из кустов слева. – Я видела его, парни. Он форменный идиот, вот он кто.

Она стояла перед нами, вся в листве и земле. Хотя ее шерсть была спутанней, чем обычно, она все еще была необычайно красива. Мы уважали Джойс и ценили ее рассуждения. Она знала о парке то, что нам никогда было не узнать самим, многие тайны. И в отличие от других бездомных, которых мы часто встречали, она никогда не пыталась нас пристыдить или принизить наши заботы о Семье.

– В смысле? – спросил я.

– Что ж, я скажу. Я скажу, как на прошлой неделе он грозился убить маленького йоркширского терьера. Терьера, песик правый. Меньше его в сто раз. Он мог заглотить его целиком. Чем грозила эта мелочь такому зверю, парни? Скажите. Бедного терьеришку затерроризировали, простите за каламбур. Да, затерроризировали.

– Так что случилось? – уточнил я, бездумно писая на землю, еще пахшую ротвейлером.

– Ничего. Но только потому, что хозяин ротвейлера велел ему отойти. Говорю вам, если в парке произойдет нападение, вы знаете, куда смотреть…

– Генри!

– Принц!

К нам шли хозяева. Генри, казалось, хотел, чтобы Джойс закончила фразу. Но вместо этого она сказала:

– Я пойду, парни. Увидимся. – И исчезла в завесе кустов, как всегда, когда приближались люди.

– Мы продолжим урок завтра, – сказал Генри, ничуть не задетый всей этой перепалкой с ротвейлером.

– Ладно, – ответил я, когда Адам взял меня за ошейник. – Увидимся.

И по дороге домой я уже думал о следующем уроке. Я вдыхал утренний воздух: выхлопы машин, запахи бумаги, в которую заворачивают картошку-фри, кошачьего дерьма – и пытался осмыслить их. Я вдыхал глубже. Я мог различить Генри, Лира, Джойс – их запахи были еще уловимы в утреннем воздухе. Когда мы завернули за последний угол, я все еще чуял другие парковые запахи. Они остались со мной, крепкие, как никогда. Мерзкие, вонючие. Беличья кровь, человечья рвота и еще какой-то запах. Влажный и тяжелый. Что-то, что я не мог разобрать. И все же мне казалось, что этот непонятный запах и есть ключ.

Эта мысль оставалась со мной весь день.

Если бы я смог понять, я бы смог предсказать будущее.

Я бы смог предотвратить плохие события.

Я бы смог защитить Семью.

Адам вздохнул, и вздох длился так долго, что он почти перенес все, что стояло на кухонном столе, в посудомоечную машину, пока выдыхал.

Во время вздоха Шарлотта со скрипом отодвинула свой стул, встала и вышла из комнаты, попутно печатая в телефоне.

Стол был чист, Адам затянул галстук и посмотрел на меня, спрашивая:

– Что мы сделали, чтобы заслужить это?

Он покормил меня. Моя миска тушенки и печенья.

Собачий обед.

Собачий завтрак.

Я с жадностью его проглотил.

Снова утренние звуки наверху: шаги, которые соревнуются друг с другом. В доме становилось все громче, как в те утра, когда Кейт пошла на работу в сувенирную лавку, когда она присоединилась к остальным членам Семьи, что готовятся к трудовому дню. Шум достиг оглушительного апогея, когда все, друг за другом, вытанцевали вниз и захлопнули за собой входную дверь.

Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Последний хлопок – и дом как никогда тих. Я вернулся в свою корзинку, устроился, вылизал лапы, и тишина словно говорила со мной. Была ли это собачья интуиция или бред, я не знал. Но казалось, она говорит мне, что этот ритуал, ритуал, который наскучил мне, но в тоже время был в сладость, не выживет. Внезапно вся комната оказалась наполнена тайнами, скрывающими высшее знание в каждом предмете. И это чувство оставалось со мной какое-то время, пока я не решил лаять весь остаток дня. Чтобы заткнуть эту тишину и непрошеные предвестия.