Ну, я так думал. Оглядываясь назад, я понимаю, как много он держал в себе. Сколько боли, должно быть, он чувствовал. Сколько вины.

Но в то время я безмерно любил и уважал мудрого старого лабрадора. Его полная преданность делу казалась не иначе как героической. Я равнялся на него, следовал за ним, когда он устремлял в небо свою увесистую челюсть, и жаждал его уважения.

– Мне жаль его, – произнес Генри, кивая в сторону владельца спрингера. – На что он надеется, живя с ним? С тем же успехом можно было завести кошку. И не стоит напоминать тебе, что именно поэтому люди погрузились в хаос. У большинства уже нет собак, а те, что решают их завести, редко выбирают лабрадоров.

Я вспомнил кое-что, сказанное им по другому поводу.

– Но я думал, что, если лабрадоры будут следовать долгу, у каждой Семьи появится шанс. Даже у тех, что без собак.

Генри поколебался, отступив на цветочную клумбу, и задрал лапу.

– По идее, да, Принц. Все верно. Как говорит Пакт: «Защищая одну Семью, защищаешь все». Но наше влияние затухает. Мы не можем игнорировать факт, что Восстание спрингеров имело реальные последствия. Когда каждая собака следовала своему долгу, почти каждая Семья в Англии была в безопасности, не важно, какого питомца она выбирала. Даже тех, у кого не было питомца, часто можно было спасти, таково было влияние нашего вида на человеческое общество. Но теперь Семьи распадаются повсюду. Мы больше не можем слишком заботиться о судьбе других людей, но должны сосредоточиться на тех, кто нам ближе всего.

– Но ты заботишься о моей Семье.

– Верно, Принц. Верно. Но это потому, что твою Семью можно спасти. Ты лабрадор и понимаешь, что это значит. – Он взглянул на своего хозяина, Мика, который был занят разговором с Адамом на парковой скамейке. Как всегда, Адам будто бы не слушал, что тот ему говорил, вместо этого разглядывая огромный, только что построенный дом, в тени которого они сидели.

Я не много знал о Мике, ведь Генри мало что рассказывал мне о собственной миссии. Генри был старше меня, намного старше, старым как сам парк. Он имел право хранить молчание. В старейшинах не сомневаешься, если ты лабрадор. Но мне не нужно было сомневаться. Факт заключался в том, что у Мика был Генри. Поэтому, если у Мика была Семья, она была счастлива. Генри знал Пакт, его историю, значение – лучше, чем кто-либо из тех, кого я встречал. Кроме того, он был хорошим учителям, опиравшимся (как я думал), на свой личный опыт. Поэтому мне не нужно было, чтобы Генри поведал мне все о Мике. Я верил.

И все-таки я знал кое-что. Я знал, что Мик раньше служил в полиции, вместе с Генри, но теперь он был слишком стар. Я знал, что «он способен заболтать Англию», потому что так Адам сказал Кейт. Я знал, что он живет с Генри в одном из маленьких старых домиков напротив парка. Я знал, и ветер знал тоже, что пряди волос на его голове были не его. Но это было все.

Я видел однажды женщину, выходившую из дома Генри. Женщину с печальным лицом и еще более печальным запахом. Она пахла слишком несчастно, чтобы быть частью Семьи, за которой присматривал Генри, но потом я подумал, что возможно, у нее был неудачный день.

Генри продолжал, все еще поглядывая на парковую скамейку:

– Ты должен быть осторожен во времена перемен. Но не нужно паниковать. Я знаю, что ты впервые в такой ситуации, но надеюсь, я хорошо тебя подготовил. Ты должен быть сильным всегда. Не важно, как станет плохо, не важно, сколько ссор возникнет в Семье, и сколько раз тебя оставят без внимания, – не забывай, что ты главный. Что ты обладаешь властью все исправить. Понимаешь? Ты будешь сильным?

– Да, – ответил я, обретя уверенность. – Буду.

– О, боже, – сказал он, наблюдая, как Мик и Адам встают и подходят к нам. – Похоже, у нас не будет времени на утренний урок – Контроль Усиленным Вилянием. Мы прибережем это на завтра.

Когда они подошли к нам, я заметил, что Мик оживлен больше, чем обычно, и даже более говорлив. Я слышал его голос:

– Говорю тебе, эта сегодняшняя молодежь в половине случаев даже не знает, что родилась. Они все принимают как должное, а затем выбрасывают. Только посмотри, взгляни на это… – он махнул ногой в сторону разбитой бутылки на земле. – Это постыдно. Они приходят сюда на выходных, напиваются до одури, принимают наркотики и вытворяют бог знает что. Впрочем, что я тебе рассказываю.

Адам был удивлен этим комментарием, возможно, не мог решить, обращался ли Мик к его статусу родителя или учителя.

– Что ж, я вижу подобные случаи в школе, – сказал он. – Но у многих из этих детей большие проблемы дома, понимаешь. Родители на героине, такое. Много случаев жестокого обращения с детьми. Учитывая все проблемы, с которыми им приходится сталкиваться, неудивительно, что им трудно получить аттестат зрелости. Просто они чувствуют, что им не на что надеяться. Звучит странно, учитывая, что я учитель оттуда, но я бы никогда не отправил своих детей в Роузвуд.

Генри внезапно стало неуютно, и он подскочил к Мику, чтобы тот отвел его домой. Но Мик был слишком увлечен беседой, чтобы обратить на это внимание.

– Ну, это либеральная точка зрения, полагаю, – сказал он, и красные пятна выступили у него на шее, а запах злости пополз в воздухе. – Винить во всем общие «проблемы». Я сам скорее традиционалист, если помнишь. Эти проблемы не существовали, когда мы были молоды, насколько я знаю. Я лишь думаю, что мы струсили, дали слабину. Побоялись обращаться с детьми как с детьми. Учителя и полиция, и все вообще, просто не имеют власти что-либо сделать. – Генри подпрыгнул выше, облизав хозяину лицо. – Ладно, идем. Я отведу тебя домой.

Мик и Адам пристегнули наши поводки, оба одинаково пахли потом.

– Помни: будь сильным, – повторил Генри, продолжая тянуть хозяина домой.

– Да, Генри, я запомню.

Кейт, взяв неделю отпуска, на четвереньках драила один из кухонных буфетов. С тех пор, как она вернулась от бабушки Маргарет, она вымыла все комнаты, а теперь пошла по второму кругу.

– Этот дом такой грязный, – повторяла она мне.

Я следовал за ней по пятам, пытаясь ее подбодрить или хотя бы предложить поддержку. Но как бы я ни вилял хвостом, запахи печали не улетучивались. Они висели в воздухе, смешиваясь с острым запахом моющего средства.

Время от времени Кейт останавливалась, садилась на корточки и подносила руку – ту, что не держала синюю тряпку – к лицу. Всякий раз я думал, что она расплачется, но нет. Вместо этого она глубоко вздыхала и продолжала уборку еще усердней, чем прежде.

Когда я услышал, как в двери повернулся ключ, мое сердце возрадовалось.

– Мама, что ты делаешь? – это был Хэл.

– Пытаюсь навести порядок. Дом такой грязный.

– Он выглядит чистым и опрятным, как никогда.

Вновь она села и подняла руку к лицу. На этот раз у нее потекли слезы.