– Когда вам на прием к неврологу? – спросила она.

– В понедельник, в три часа дня. Надо мне вызвать санитарную машину, – добавил старик бесцветным голосом.

– Я вас сама отвезу, – решительно возразила девушка.

Убирая бумаги, она увидела два слова, пропечатанные жирным шрифтом внизу страницы, словно приговор: мультиформная глиобластома.

Ключ от траурного зала, как и сказала по телефону похоронный агент, лежал под цветочным горшком на окне, выходившем во двор. Женщина уточнила, что дочери покойного принесут одежду в районе двух. Кардиостимулятор вынуть, добавила она и повесила трубку. Еще одна поборница языкового минимализма, с улыбкой подумал Амбруаз. Он вошел в помещение и направился к холодильным камерам. Нужный покойник находился во втором отсеке. Молодой человек потянул на себя скользящую платформу, расстегнул мешок и сорвал бумажку с именем и фамилией, прилепленную скотчем на дверцу. Серж Кондриё, 79 лет. Умер ночью во сне. Смерть имеет скверное обыкновение высасывать лица, превращать их в тесто и лепить заново на свой лад. С Сержем Кондриё она ничего не успела сделать. Лицо у него было умиротворенное, без всяких следов страдания. Полное впечатление красивой смерти, если смерть вообще бывает красивой. Амбруаз переложил останки на каталку и отвез в процедурную. Снимая трупное окоченение, он прочел на теле, в стигматах, оставленных жизнью, всю его историю. Повыше паха – старый рубец после удаления аппендикса. В основании шеи – едва заметный шрам от операции на щитовидке. Характерный след прививки БЦЖ на левом предплечье. От мизинца на правой руке осталась розоватая культяшка: две фаланги ампутированы, несчастный случай. Мозоли на ладонях ощущались даже через перчатки. Руки работяги, подумал Амбруаз. Обветренные щеки и глубокие морщины повествовали о жизни на свежем воздухе. Вздутие на коже под левым соском указывало на местоположение кардиостимулятора. Танатопрактик сделал надрез и приступил к удалению аппарата, который добавился к трем своим собратьям, уже лежавшим в пластмассовом контейнере; контейнер он опорожнял раз в неделю в специальный коллектор. Непреложное правило: никаких кардиостимуляторов в мире ином. Хоть в раю, хоть в аду, хоть кремация, хоть погребение – литиевым стержням там не место. Из траурного зала донеслись звуки шагов. Амбруаз на время прервал процедуру и двинулся навстречу двум женщинам лет пятидесяти, идущим по коридору. Лица усталые, но еще не печальные. В первые часы после смерти близким приходится действовать, и они иногда не успевают вглядеться в пустоту небытия. Предупредить родных, подготовить все для похорон с ритуальной службой, договориться со священником о дне и часе церемонии – все эти заботы и хлопоты на время оттесняют подступающие слезы. Забирая одежду, он утешал их, говорил, что уберет тело их отца самым тщательным образом. Та, что была с виду помоложе, вдруг сказала:

– Мы бы очень хотели, чтобы вы надели на него вот это. – И вынула из кармана красный пластмассовый шарик.

Амбруаз в недоумении воззрился на шарик размером с абрикос, который женщина вложила ему в руку. Он понял, только когда ее сестра показала фото. Мужчина на нем был в клоунском гриме с головы до ног. Крохотная розовая шапочка, глаза и рот обведены белой краской, гигантский галстук-бабочка, пестрый костюм, необъятные желтые ботинки – и, конечно, красный нос, куда же без него. Тут обе заговорили одновременно. Стали рассказывать, как в детстве отец 25 декабря всегда приносил подарки в костюме не Деда Мороза, а Рыжего, несусветного Рыжего клоуна, смешившего их до слез. Как он и дальше каждое Рождество, следуя этой веселой традиции, выступал перед внуками и правнуками под восторженные вопли малышни, как год от года дорабатывал свое представление и как в итоге все семейство окрестило его папашей Рыжим. Амбруаз слушал, а они изливали ему душу, заново переживали воспоминания, смеясь и плача.

– В общем, нам бы очень хотелось, чтобы он был с красным носом, – подытожила старшая.

– А костюм? – осторожно поинтересовался Амбруаз. – Вы бы не хотели, чтобы он был в костюме Рыжего и в гриме, как на вашем фото?

– Мы не думали, что это можно! – хором воскликнули дочери в полном восторге. – Его маскарадный костюм у нас в машине. Мы хотели положить его в гроб, вместе с ним, но если вы можете одеть папу и загримировать, это было бы чудесно, – говорила младшая.

А старшая уже тащила сумку с костюмом и аксессуарами Рыжего. Амбруаз взял ее, утешил напоследок обеих женщин и велел им приходить не раньше чем через час, чтобы он успел убрать покойного и одеть его. Закончив дезинфекционную обработку, молодой человек наложил последние швы, протер тело и начал его одевать. Положил манишку поверх нательной майки, просунул ноги покойного в короткие штаны немыслимой ширины, натянул полосатые носки, доходившие до середины икр, зашнуровал просящие каши ботинки и, приподняв верхнюю часть тела покойного, закрепил лямки и облачил его в куртку в разноцветный горошек. С изрядным трудом упаковав руки умершего в белые перчатки, Амбруаз вынул косметичку и стал гримировать лицо, сверяясь с фото. Наложил круглой кистью румяна на щеки, выбелил с помощью спонжа круги вокруг рта и глаз, нарисовал карандашом черные брови, очертил контур губ, растянув их в веселой улыбке. Закрепил на голове покойника рыжий парик, повязал на шею громадный галстук-бабочку, воткнул пластмассовую ромашку в бутоньерку куртки, а розовую шапочку положил на грудь, подле скрещенных рук. А потом Амбруаз осторожно взял двумя пальцами красный пластмассовый шарик и закрепил его на носу папаши Рыжего, он же Серж Кондриё. Получилось впечатляюще. Он завернул покрывало, поправил бархатную отделку вокруг тела, подсунул под голову подушку и повез каталку в траурный зал. Фото в рамке он положил на столик справа от умершего. Никогда еще это место не видело такого фейерверка красок. Клоун в царящем здесь полумраке, казалось, светился изнутри. Амбруаз переоделся и пошел за дочерями покойного. Увидев отца в его светозарном облачении, обе не смогли сдержать слез. Для Амбруаза эти слезы стали наградой за хорошую работу. Женщины горячо поблагодарили его.

– Понимаете, – оправдывалась старшая, – нам хотелось сохранить в памяти именно такой его образ.

– Прекрасный образ, – согласился Амбруаз.

Уходя, он в последний раз оглянулся на покойного. Покойного, который с радостным задором возвращался в вечность.

Бет бросилась к вернувшемуся с работы внуку прямо с порога и восторженно завопила, даже не дав ему снять пальто:

– Амбруаз, ему понравилось! Нет, ты представляешь, ему нравится!

– Что ему нравится?

– Фар, он любит фар!

– Да кто любит фар?

– Котяра, он любит фар. Просто обожает!

Амбруаз улыбнулся. Бет сказала не “твой котяра”, а просто “котяра”: явный признак, что она готова его принять. С тех пор как кот поселился у них, он ни разу не дал себя погладить и почти все время сидел, забившись под кровать. Из еды жевал разве что хрустящие подушечки, весьма неохотно. Даже банка тунца, открытая вчера вечером Амбруазом, не дала убедительных результатов. Чуть-чуть полакав сок, кот презрительно отверг королевское кушанье. Бет продемонстрировала внуку блюдо с одним-единственным жалким кусочком, обгрызенным со всех сторон.