Прищурившись, я вглядывалась в даль, чтобы разглядеть их получше. Они шли близко, но друг к другу не прикасались. Мисс Томпсон запрокинула голову и рассмеялась. Неужели мистер Стрейн любит шутить? Меня он никогда не смешил. Прижавшись к окну, я старалась не упускать их из вида, но они свернули за угол и исчезли за рыжей кроной дуба.

Мы сдали предварительные экзамены на выявление академических способностей. Мои результаты оказались удовлетворительными, но не такими хорошими, как у большинства десятиклассников, которые уже начали получать по почте брошюры университетов Лиги плюща. Чтобы справиться со своей безалаберностью, я купила новый ежедневник, учителя это заметили и передали миссис Антоновой, которая в награду подарила мне коробку конфет с фундуком.

На литературе мы читали Уолта Уитмена, и мистер Стрейн объяснял, что люди многогранны и противоречивы. Я начала обращать внимание на противоречия в нем самом: он учился в Гарварде, но рассказывает, как рос в бедности; он уснащает свои красноречивые лекции ругательствами и сочетает элегантные приталенные пиджаки и выглаженные рубашки с поношенными походными ботинками. Манера преподавания у него тоже была противоречивая. Высказывать свои мысли на уроке всегда было страшновато: если учителю нравился ответ, он хлопал в ладоши и подходил к доске, чтобы получше раскрыть твое блестящее замечание, а если не нравился, он даже не давал тебе договорить – просто обрывал своим «Ладно, достаточно», которое продирало до костей. Из-за этого я боялась лишний раз раскрыть рот, хотя иногда, задав классу открытый вопрос, мистер Стрейн смотрел прямо на меня, как будто его интересовало именно мое мнение.

На полях тетрадей я записывала все, что он мимоходом рассказывал о себе: он вырос в Бьютте, штат Монтана; до поступления в Гарвард в восемнадцать лет он никогда не видел океана; он живет в центре Норумбеги, напротив публичной библиотеки; он не любит собак, потому что какой-то пес покусал его в детстве. Как-то во вторник после собрания клуба писательского мастерства, когда Джесси уже вышел из аудитории и прошел полкоридора, мистер Стрейн сказал, что у него кое-что для меня есть. Он открыл нижний ящик стола и достал книгу.

– Это к уроку? – спросила я.

– Нет. Это для тебя. – Он обошел стол и вложил мне в руки книгу: «Ариэль» Сильвии Плат. – Ты ее читала?

Я покачала головой, повертела книгу в руках. У нее была потрепанная синяя тканевая обложка. Между страниц торчал обрывок бумаги – самодельная закладка.

– Она слегка хватает через край, – сказал мистер Стрейн. – Но молодые женщины ее любят.

Я не знала, что он имеет в виду под словами «хватает через край», но спрашивать не хотела. Я пролистала книгу – проблески стихов – и остановилась на заложенной странице; название «Леди Лазарь» было напечатано прописными буквами и выделено жирным шрифтом.

– Почему эти стихи помечены? – спросила я.

– Давай покажу.

Мистер Стрейн встал со мной бок о бок, перевернул страницу. Когда он был так близко, мне казалось, будто меня проглотили; моя голова не доходила ему до плеча.

– Вот, – он указал мне на строки:

– Это напомнило мне о тебе, – сказал он, протянул руку и легонько дернул меня за хвост.

Я уперлась взглядом в книгу, словно читала стихотворение, но строфы размывались в черные кляксы на желтой странице. Я не знала, какой реакции ждет мистер Стрейн. Казалось, надо рассмеяться. Я гадала, не флиртует ли он, но это было невозможно. Ведь по идее флирт – это весело, а происходящее было слишком тяжело для веселья.

Мистер Стрейн тихо спросил:

– Ничего, что эти строчки напомнили мне о тебе?

Я облизнула губы и пожала плечами:

– Конечно.

– Потому что я вовсе не хочу перейти границу.

«Перейти границу». Я не знала точно, что он имеет в виду, но его взгляд не позволял мне задавать вопросы. Мистер Стрейн вдруг показался мне одновременно смущенным и полным надежд, как будто, скажи я, что это ненормально, он мог бы расплакаться.

Так что я улыбнулась и покачала головой:

– Все в порядке.

Он выдохнул.

– Хорошо, – сказал он и вернулся к своему столу. – Почитай и дай мне знать, что думаешь. Может, это вдохновит тебя на пару стихотворений.

Я вышла из класса и отправилась прямиком в «Гулд», где легла в постель и прочла «Ариэль» до последней страницы. Стихи мне понравились, но меня больше интересовало, почему они напомнили мистеру Стрейну обо мне и когда именно это случилось – может быть, в тот день с листочком? Кленово-рыжие волосы. Я гадала, как долго он хранил эту книгу в ящике стола, долго ли решал, отдать ли ее мне. Может быть, он набирался храбрости.

Я взяла обрывок бумажки, которым он заложил «Леди Лазарь», и написала красивым почерком: «Восставая с рыжею копной волос», после чего приколола его к пробковой доске над столом. Только взрослые говорили комплименты моим волосам, но со стороны мистера Стрейна это была не просто любезность. Он думал обо мне. Он думал обо мне так много, что какие-то вещи напоминали ему обо мне. Это должно было что-то значить.

Выждав несколько дней, я вернула ему «Ариэля». Повозившись после урока, пока остальные не ушли, я положила книгу ему на стол.

– Ну? – Он подался вперед на локтях от нетерпения узнать, что я скажу.

Я помешкала, наморщила нос.

– Она немного эгоцентрична.

Он засмеялся – по-настоящему засмеялся.

– Справедливо. Ценю твою честность.

– Но книга мне понравилась, – сказала я. – Особенно стихи, которые вы заложили.

– Я так и думал. – Он подошел к книжному стеллажу, обвел взглядом полки. – Вот, – сказал он, вручая мне другую книгу – Эмили Дикинсон. – Посмотрим, что ты скажешь об этой.

Я не стала выжидать, прежде чем вернуть ему Дикинсон. На следующий день после урока я бросила книгу ему на стол и сказала:

– Я не в восторге.

– Ты шутишь.

– Она какая-то скучная.

– Скучная! – Он прижал ладонь к груди. – Ванесса, ты разбиваешь мне сердце.

– Вы говорили, что цените мою честность, – рассмеялась я.

– Так и есть. Но я ценю ее больше, когда наши мнения совпадают.

Затем он дал мне книгу Эдны Сент-Винсент Миллей, которая, по словам мистера Стрейна, была максимально нескучной.

– И она тоже была рыжеволосой девушкой из Мэна, – добавил он. – Прямо как ты.

Я носила его книги с собой, читала, когда только могла, в каждую свободную минуту, за завтраком, за обедом. Я начала осознавать, что дело не в том, понравятся ли мне книги; скорее он давал мне разные линзы, сквозь которые я могла смотреть на себя. Стихи были подсказками, помогающими мне понять, почему он так заинтересован, что такого он во мне нашел.