Поили молодок из той же жестяной кружки, что нас с командиром, наполняя ее до краев. Женщины по очереди жеманились, сразу не принимали переходящий «кубок», их неуклюже улещивали, после чего они соглашались принять угощение и лихо заглатывали спиртное.

Я предвидел, чем все это кончится и прикидывал, как незаметно уйти. Однако, пока это было невозможно, продотрядовцы еще не упились и сохраняли бдительность. Зачем я им понадобился, было непонятно, но как только подходил к дверям, кто-нибудь непременно окликал и требовал, чтобы вернулся.

Я исподволь рассматривал буревестников революции и ничего особенно зверского в них не находил. Обычные мужики, в основном деревенские, хотя командир и с ним еще двое больше походили на мелких уголовников. Сам командир совсем сломался и в стороне ото всех маршировал по амбару, ни на кого не обращая внимания. Уголовная парочка больше помалкивала, но ненавязчиво строила и подначивала остальных. Они, кстати, лучше чем деревенские товарищи держали хмель, и когда на них не смотрели, пакостливо переглядывались.

Уже обозначились «доминантные самцы», те, кто больше водки алкал женской нежности. Они начали оттеснять от бабенок менее активных участников пиршества.

Обстановка постепенно накалялась и произошло несколько коротких стычек. Напряжение разрядил одноногий гармонист, после неизменных «Страданий» ударивший плясовую. Гостьи вырвались из жадных мужских рук, как бы невзначай трогавших и гладивших их самые соблазнительные места и пошли в пляс. Кавалеры заулюлюкали, засвистели, и все завертелось в бешенном танце.

Воспользовавшись моментом, я незаметно подобрался к выходу и, пока никто не смотрел в мою сторону, вышел наружу.

Ночь была сырая и пасмурная. Тревожно лаяли собаки.

Я быстро дошел до избы и, стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить, вошел внутрь. Однако, оказалось, что там никто не спит. Хозяин лежал на своей лавке и тихо стонал, жена и невестка были рядом, не зная, чем ему помочь.

— Что случилось? — спросил я.

— Голова трещит, спаса нет, — ответил Иван Лукич

— Сейчас помогу, — пообещал я. — Все будет хорошо.

— А эти там что? — спросила Елизавета Васильевна.

— Гуляют, — обобщил я развлечения гостей.

— Нет у людей ни стыда ни совести, — сердито сказала хозяйка. — Ничего, Господь их за все накажет!

Празднество затянулось далеко за полночь. Судя по крикам, воплям, визгу и ругательствам, оно удалось на славу. Утром все участники были хмуры и сосредоточены. От вчерашнего добродушия у продотрядовцев не осталось и следа. Теперь это были суровые воины революции, готовые ради нее на любые жертвы.

Несмотря на естественную тяжесть в организмах, они по второму разу перешерстили всю деревню и под вопли озверевших кулаков и подкулачников забрали все без исключения излишки. Даже вчерашние их подруги ревмя ревели не столько от обид, полученных ночью, сколько от принципиальной позиции давешних ухажеров, реквизировавших и у них все съестные припасы.

Излишков набралось столько, что они не вместились на собственные подводы отряда, и ими были мобилизованы дополнительные гужевые средства, чтобы вывезти все продукты разом и помешать кулакам сгноить зерно и картофель в тайных лесных ямах.

Я без дела слонялся по двору Ивана Лукича в его старых подштанниках и армяке, ожидая, когда отряд покинет деревню. Вчерашним друзьям и товарищам я даже не заикнулся об исчезнувшей одежде. Решая важнейшую задачу накормить огромную, голодную страну, наши скромные герои не могли вникать в частные вопросы и заниматься каждой отдельной, бесштанной личностью.

Пока рядовые бойцы продотряда воевали с кулачеством, командир восстанавливал здоровье в горнице Ивана Лукича. Он брезгливо ковырялся ложкой в чашке с простоквашей, мечтая совсем о другом. Уже в который раз он предпринимал допрос раненного случайной, дружеской пулей хозяина, понуро сидящего на лавке у окна:

— Не может у тебя, сволочь, не быть самогона, — строго говори он, — я же у тебя много не прошу, но кружку ты мне налить обязан!

— Нет у меня ничего, вы вчера все выпили! — упрямился Иван Лукич, раздражая командира своим видом и перевязанной головой.

— Допустим, что ты не врешь, — соглашался тот, — но одна кружка-то у тебя должна найтись! Быть того не может, чтобы у контрреволюционной сволочи не нашлось, чего выпить!

— Нет у меня ничего, вы вчера все выпили! — упорно твердил старик, видимо, не желая войти в трудное положение тяжелого героя.

— А если я твоих подкулачников по одному стрелять начну? — интересовался командир. — Тогда найдешь?

— Нет у меня ничего, вы вчера все выпили.

Убедившись, что от старика ничего не добиться, он с отвращением проглотил очередную ложку простокваши Видно было, что ему так муторно, что нет сил даже на такую малость, как привести угрозу с малолетними подкулачниками в исполнение.

— Эй, фельдшер! — окликнул меня командир. — Ты чего это морды всякие корчишь?

— О чем ты, товарищ? — удивленно спросил я вчерашнего приятеля и собутыльника.

— Иди, запрягай коня, повезешь с нами продовольствие в город! — брезгливо приказал он.

— У меня нет коня, и вообще я инвалид империалистической войны, — попробовал отговориться я.

— Если не выполнишь революционный приказ, то станешь не инвалидом, а покойником! — холодно сказал он, для наглядности вынимая из своих необъятных малиновых галифе никелированный офицерский наган.

Как будто в подтверждении серьезности его обещания в соседнем дворе бухнул винтовочный выстрел, и вслед за этим отчаянно завыла какая-то баба.

Командир послушал, будет ли продолжение стрельбы, и поглядел на меня исподлобья.

— Ты меня понял?

— Понял, — ответил я, — только лошадь и телегу мне взять негде.

— Этот вопрос мы решим, а ты считай себя мобилизованным Красной армией. И нечего на меня лыбиться, я не красная девка, убежишь — всю твою семью прикажу расстрелять за дезертирство.

— Не убегу, — пообещал я, за улыбкой скрывая холодное бешенство. — Мы с тобой теперь будем до самого конца, как близнецы-братья.

— Ну, ну, — насмешливо сказал командир, не почувствовав в обещании угрозы. — Посмотрим, фельдшер, как ты будешь служить революции.

Краснозвездный не соврал. И лошадь, и подводу для меня нашли. А вот со штанами вышла промашка, стоило только заикнуться о возвращении одежды, как меня подняли на смех. Пришлось остаться в лукичовских подштанниках

Обоз собирали до трех часов дня К этому времени продотряд всем своим личным составом опять был в лоскуты пьян. Кроме своих восьми, в него «мобилизовали» еще три крестьянские подводы с ездовыми. Больше гужевых средств в деревне не оказалось. За отсутствием мужиков, в ездовые назначили двух женщин, третьим был я. Пока вокруг кипела организационная неразбериха, я сбегал к своему тайнику и принес оттуда спрятанные вещи. Завернул их в занятую у Елизаветы Васильевны старую холстину и спрятал в своей подводе.