Однако, оказалось, что небритый, несмотря на свою фуражку, имеет проблемы то ли со зрением, то ли с грамотой. Принятый мандат он читать не стал, а начал внимательно осматривать со всех сторон, даже с чистой, где ничего написано не было.

— Не нравится мне что-то, товарищ, твой мандат, — честно признался он командиру. — А вот штаны твои нравятся, революционные у тебя, товарищ, штаны!

Однако, командир намек на свои галифе, как возможное решение вопроса мирным путем, проигнорировал и, заподозрив небритого товарища в лингвистической некомпетентности, попер на него, что называется, буром:

— Это почему тебе же, товарищ, не нравится мандат, выданный советской властью рабочих, крестьянских и солдатских депутатов? Или ты есть скрытая контра, а не революционный товарищ, пострадавший от несправедливости при проклятом царском режиме?

Студенческая фуражка, несмотря на передернутый затвор и поддержку своих коммунаров, стоящих с оружием в руках за спиной, немного смутился и осмотрел сподвижников в надежде найти у них помощь в прочтении злополучного документа. Однако, те только сурово хмурили брови, были полны пролетарской непримиримости в борьбе с врагом, но читать мандат не собирались.

— Если, товарищ, я сказал, что мандат мне не нравится, то, значит, что он не нравится, и советская власть тут ни при чем! — не очень убедительно, заметил небритый коммунар, теряя свое моральное преимущество.

Тогда, неожиданно не только для всех, но даже для себя, вперед вышел я.

— Если нужно, то я могу прочитать!

— Это кто еще есть такой? — нахмурился небритый, видимо, предполагая, что его таким образом хотят провести.

— Фершал из Ивановки, — подал голос кто-то из продотрядовцев.

То, что я не из отряда небритого, заинтересовало. Он оглядел меня с головы до ног и спросил:

— Почему без штанов?

— Штаны у меня реквизированы продотрядом в пользу Клары Цеткин, — нагло заявил я.

Такой расклад небритого успокоил, как гарантии моей беспристрастности. Он без колебаний протянул мне замызганную бумагу.

— В таком разе читай, товарищ!

Я взял мандат и прочитал его про себя. Бумага была составлена по всей форме с печатью и подписью.

Продовольственный отряд командировался от фабрики имени Клары Цеткин в сельские поселения уезда для сбора излишков продовольствия у сельского население. Подписал его какой-то предгубисполкома Родькин.

— Ну, чего не читаешь? — поторопил меня небритый.

— Тут и читать-то нечего, — ответил я. — Написано, что какого-то товарища Иванова направляют на заготовку дров в Тамбовской губернии. А печать почему-то стоит не Тамбовского Губкома, а Волынского сельсовета, Херсонской губернии. И подписи тоже липовые, за товарища Степашина, подписал какой-то товарищ Никишкин.

Мои слова произвели большое впечатление. Все, включая самих продотрядовцев, в упор уставились на покрасневшего командира. Я, поймав кураж, добавил, задумчиво разглядывая бумагу, как бы сбоку:

— И с числами путаница, здесь написано, что мандат выдан еще в шестнадцатом году! Это не мандат, а Филькина грамота!

— Дай сюда! — дико закричал командир. — Я тебе покажу Филькину грамоту!

— Нечего тебе фальшивыми бумагами революционных товарищей обманывать, — отстранился я. — Вот что с такими мандатами делают!

Оттолкнув кинувшегося ко мне командира, я порвал документ на куски и обрывки бросил в грязь.

— Да ты! Да я! — истерично заорал он, засовывая руку в штаны галифе. — Я тебя, контра, сейчас из своего революционного нагана в расход пущу!

— Замучишься, — пообещал я, — только вынь, я тебе его в жопу засуну!

— Да ты! — задергался он, вырывая зацепившийся мушкой за подкладку кармана пистолет.

Однако, воспользоваться им командиру не удалось. У меня уже столько против него накопилось, что не было жалко даже собственного кулака! Думаю, что такого душевного удара по скрытой контре, революционные товарищи вряд ли когда-нибудь видели. У меня тотчас занемели разбитые в кровь суставы пальцев.

— Ну, ты, товарищ фершал, и бьешь! — уважительно сказал небритый, разглядывая недвижное тело краснознаменного командира, распростертое посредине дороги. — Видать, оченно ты недолюбливаешь скрытую контрреволюцию!

— Ты прав, товарищ, особливо, когда она обижает трудящийся элемент, — в тон ему ответил я, поднимая выпавший из руки командира наган. — Его, гада, послали вроде бы дрова запасать в Тамбовской губернии, а он обобрал целую деревню красных бедняков и прикончил ни за что, ни про что безвинного инвалида.

— Надо бы его в ЧК сдать, — задумчиво сказал небритый.

— Сдать дело нехитрое, там таким штанам очень даже порадуются, — поддержал его я, добавив, однако, в свои слова немного скрытого контрреволюционного подвоха.

Мысль, что вместе с фальшивым товарищем в Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем исчезнут роскошные галифе, попала в голову коммунару и больше ее не покидала.

— Действительно, штаны знатные, да и куртка комиссарская, — задумчиво сказал он, рассматривая лежащего посередине дороги командира. — С другой стороны, мы и сами партейные и можем разобраться по всей строгости. Чего зря товарищей по борьбе отвлекать на всякий мелкий элемент…

Пока мы обсуждали текущее положение дел, бойцы продотряда находились в полном смущении. С одной стороны у них было при себе оружие, с другой — получалось, что они действовали без законного мандата и сами могут попасть под строгий и быстрый пролетарский суд. Чем это обычно кончалось, они знали и сами. К тому же, вокруг нас собралось уже человек двадцать коммунаров, да и пулемет «Максим» в конце улицы заставлял реальнее взглянуть на свое положение.

— Верно мыслишь, товарищ, — похвалил я небритого. — Что у нас самих нет классового чутья? Создадим Ревтрибунал и осудим его по всей по революционной строгости.

— Оно-то, конечно, все так, и насчет чутья, и вообще, да как бы чего не вышло!

— А чего может выйти? Пусть фальшивую контру судят его же товарищи, которых он обманом вовлек в контрреволюционную организацию. Но если они проявят пролетарскую сознательность и революционную непримиримость, — сказал я громко, так, чтобы слышали все продотрядовцы, — то отпустим их подобру-поздорову, а если они такие же контрики, как этот, — я кивнул на командира, — то и им мало не покажется!

Мысль небритому так понравилась, что он тут же за нее уцепился.

— Слышали? — спросил он обступивших нас продотрядовцев и коммунаров. — Товарищ дело говорит!

— Мы, чего, мы согласные, — чеша затылок, сказал один из продотрядовских уголовников. — По строгости, так по строгости. Нам Ленька ни сват, ни брат, раз надо, так и засудить можем.

— Правильно говорит Семен, — поддержал его малорослый в кожаной куртке, тот, что первым ввалился в избу Ивана Лукича. — Мы люди маленькие, нам приказали, мы и делали. А Ленька Порогов нам никто Я сам про него подозрение имел, что он скрытая контра и буржуйская сволочь!