Когда они пришли, Мари разогрела еду, они пообедали. Назавтра должны были собраться ближайшие друзья и соседи де Грези, чтобы вспомнить об ушедшем, а сегодняшний вечер обещал быть самым грустным в жизни Шарля. Молодой человек понуро поплёлся в свою комнату.

Но, как ни странно, именно этот день стал для молодого человека знаковым не только и даже не столько по причине похорон отца. Некоторое время Шарль сидел в своей комнате и смотрел в пустоту, а затем на него обрушилось отчаяние. Он осознал, что больше никогда не увидит старика, никогда не услышит его спокойный голос, никогда не прикоснётся к мудрости, которую приносил отец в жизнь сына. «Никогда» представлялось Шарлю страшным, невыносимым словом; он пытался понять, сколько это: десять лет, сто, тысяча — и понимал, что «никогда» не имеет срока, что оно равнозначно вечности. И Шарль рыдал во весь голос, не стесняясь открытого окна, не опасаясь, что кто-либо его услышит и засмеёт, потому что даже мужчина имеет право на скорбь и на любое выражение этой скорби, в том числе и на плач.

Дверь тихонько отворилась, и вошла Мари. Она села рядом с Шарлем и стала гладить его по голове, по плечам, по спине, а он рыдал, уткнув лицо в ладони, не видя и не понимая, что творится вокруг него. Мари ловила себя на мысли, что смерть Жана де Грези отступила в её сознании на второй план, а на первый вышел сидящий с ней рядом человек — уже не мальчик, но муж, статный, крепкий, с натруженными руками и чистым сердцем, согбенный обрушившейся на него бедой и неспособный справиться с ней в одиночку. Женщина чувствовала под своими руками мужское тело, это тело привлекало, возбуждало её, она проводила руками по плечам и груди Шарля, и чуть пониже её живота уже занимался небольшой огонёк, обещавший при должном подходе перейти в настоящий пожар.

Шарль сперва не обращал внимания на ласки Мари, но затем осознал, что её действия благотворно влияют на его тело и дух: он забывал об отце, о случившей трагедии, о кладбище Невинных, ему хотелось прижаться к женщине, дотронуться до её кожи и волос, уткнуться в мягкую грудь, и его естество, дотоле не знавшее женской ласки, начало твердеть.

Надо сказать, что отношения Шарля со слабым полом не складывались в силу его замкнутого и уравновешенного характера. Девушки любили задор, радость, демонстрацию силы и ловкости, а Шарль большую часть времени работал, да и отдых его заключался в основном в чтении книг у себя в комнате. Он бывал в общественных местах, на театральных представлениях, но когда волей судьбы завязывался диалог с какой-нибудь девушкой, он начинал мяться и стремился как можно скорее исчезнуть. У Шарля толком не было друзей, только знакомые, не было «своей» компании, и потому ему негде было знакомиться, общаться, привыкать к женскому полу. Зато у Жана де Грези была обширная коллекция книг скабрезного содержания, порой богато и интересно иллюстрированных, в том числе изданных на Востоке, где физическая любовь была возведена в ранг искусства. Шарль рассматривал миниатюры, предаваясь порой известному мужскому пороку, и мечтал когда-либо перенести в реальность свои фантазии.

Он никогда не смотрел на Мари как на женщину — она заменила ему мать, и сексуальное влечение к ней было сродни инцесту, подобные мысли отвращали молодого человека, едва только зародившись в его мозгу. Теперь же, когда Мари сама предложила столь странный, пусть и действенный, способ утешения, Шарль не противился, на него снизошла благодать, он забыл о своём прошлом, о своей беде и даже о том, как воспринимал Мари раньше.

Видимо, мебельных дел мастер Рене Фурни был хорошим любовником, поскольку он научил Мари вещам, которых рядовая женщина, тем более малоопытная, знать не могла; более того, даже мысли о некоторых из них казались нарушением всех мыслимых запретов. Когда губы Мари и Шарля слились и её горячий язык проник в его рот, он испугался, но затем отдался на волю своей королевы, и двинулся ей навстречу, и оказалось, что это необыкновенно приятно. А её пухлые руки уже стягивали с него рубашку и развязывали ремень, и тяжёлые груди сами ложились в его ладони.

Пожалуй, далее мы опустим занавес над событиями, происходившими в комнате нашего героя. Думается, у читателя достаточно хорошо развито воображение, чтобы представить себе акт любви между неопытным шестнадцатилетним пареньком и стосковавшейся по мужской ласке тридцатитрёхлетней женщиной.

Лёжа утром в распаханной постели и глядя в потолок, Шарль думал об отце без горечи, спокойно, точно похоронили его не вчера, а несколько лет назад. Ночь любви придала молодому человеку сил, освободила его от скорби. Ум его прояснился, и все помыслы Шарля были направлены в мастерскую, к переплётам, к работе, к дереву и коже, картону и клею, к буквам, складывающимся в слова, и к словам, образующим предложения. Мари ушла, когда на дворе было ещё темно. Видимо, отправилась на рынок, чтобы купить свежих овощей и фруктов.

Он потянулся, обулся и спустился вниз. Светило ласковое солнце, на кухонном столе лежало яблоко. Шарль взял его и надкусил. По не знавшим бритвы щекам потёк кисловатый сок. Шарль вышел в предбанник, открыл наружную дверь и выглянул на улицу. Резвились дети, сухая пыль ничем не напоминала дождливую размазню последних дней, где-то цокали копыта конного патруля. Худший день Шарля внезапно сменился лучшим. Его голова была пуста, в ней были только переплёты, переплёты, переплёты, и ничего более. Сейчас придёт Мари, думал он, мы позавтракаем, и я углублюсь в работу. И ещё мне нужно будет раскопать книжные завалы отца, видимо, где-то в них кроется некий секрет, тайна, которую Жан де Грези не успел открыть перед смертью. Шарль стоял, прислонившись к дверному косяку, и его счастье ничем нельзя было омрачить.

Мари никогда больше не вернулась в дом де Грези. Она оставила после себя шкаф с платьями, немного сбережений, какие-то личные вещи. Её, счастливую, насвистывающую весёлую мелодию, по дороге с рынка затащили в тёмный переулок два бородатых негодяя и, предварительно забрав деньги и дешёвые бусы из полудрагоценного камня, которые Жан некогда ей подарил, изнасиловали. Оставляя за собой кровавый след, Мари доползла до улицы, и там, протянув руку к первому попавшемуся прохожему, испустила дух. Её приняли за бродяжку, забросили в телегу, собиравшую тела отдавших концы пьяниц и убогих, и схоронили в общей могиле за пределами Парижа. Шарль ничего не узнал о судьбе Мари. Видит бог, если бы она осталась жива, всё пошло бы иначе, потому что по дороге к рынку Мари твёрдо была уверена, что носит под сердцем ребёнка Шарля, и была права. Но история не знает сослагательного наклонения.

Как ни странно, Шарль спокойно воспринял невозвращение Мари. Он не влюбился в неё той ночью, ни в коем случае. Просто она стала очередным уроком, новым альдом, новой методикой инкрустации. Он изучил её и не нуждался более в подобных уроках, освоенный материал не требовал повторения.

Целую неделю у него никак не доходили руки до разбора отцовской библиотеки. И не только библиотеки: наибольший интерес для молодого человека представлял стол Жана, многочисленные ящики которого таили в себе ряд секретов, могущих быть весьма и весьма полезными. Стол этот некогда изготовил по специальному заказу переплётчика Рене Фурни. Шарль знал, что в столе есть как минимум одно потайное отделение (однажды он застал отца, когда тот клал туда какие-то бумаги), но подобных ящичков могло быть и два, и три, и даже больше. Вообще, кабинет отца представлял собой кладезь неполученных знаний. Если мастерскую Шарль знал вдоль и поперёк, то в кабинете имел доступ только к книгам, и то не ко всем, поскольку никогда не пытался добраться, например, до второго ряда на самой верхней полке. В первом ряду стояли книги с непристойными картинками.