сидящую на тюках. Оуна, оценив шутку, громко смеется, остальные же, стараясь ничем не выразить одобрения, качают головами и возвращаются на свои места за столом. Братья Кооп, говорит Нейтье, рассказали ей с Аутье (теперь я понимаю, девочки действительно беседовали с юношами Кооп, не просто ошивались возле грузовика), как их отец ездил в город продавать сыр и наткнулся на Ингерсолла (деверя Мариши и мужа одной из женщин, решивших не делать ничего). Ингерсолл, отправившийся в город с другими мужчинами Молочны, как раз вышел из здания суда проверить упряжку и сказал отцу Коопов (а тот передал другому их брату, а тот потом передал тем братьям Кооп, с которыми беседовали Аутье и Нейтье), что двое мужчин Молочны собираются вернуться пораньше и взять еще скот, а может, и лошадей, чтобы продать в городе и набрать деньги для залога.

Грета поднимает руки.

Агата замирает и щурится (теперь я вижу, что Саломея унаследовала свой взгляд от матери – ракета с тепловой головкой самонаведения).

Что значит «пораньше»? – спрашивает Мариша.

Девочки пожимают плечами.

Кто именно? – спрашивает Мариша.

В частности Клаас, отвечает Нейтье. (Клаас Лёвен, муж Мариши.)

Мариша вынимает изо рта тонкую куриную косточку, кладет ее рядом с миской и издает еле слышный звук.

Оуна протягивает мне большой рулон оберточной бумаги, куда упаковывают сыр и мясо, и говорит, что взяла его на летней кухне.

Моя мать, Моника, в детстве давала мне бумагу для упаковки сыра, чтобы рисовать.

Оуна просит меня написать на этой бумаге «за» и «против», относящиеся к двум вариантам. Их надо записать на большом листе бумаги. Никто из женщин прочесть не сможет, говорит Оуна, но мы сохраним его здесь, на сеновале, как память, пусть другие найдут.

Аутье и Нейтье переглядываются. Что она такое говорит? Почему она такая странная? Как нам не стать похожей на нее?

Да, пусть найдут, говорит Саломея (редкая минута нежности и благоволения к сестре).

Агата нетерпеливо кивает и быстро крутит руками (похоже на колесо повозки), что означает: давайте уже продолжать. Мейал (используя любую возможность по-быстрому затянуться) находит в сбруйном сарае гвозди и солонку, чтобы прибить упаковочную бумагу к стене. Оуна просит меня написать вариант «Остаться и бороться». Под ним я размечаю столбик «за».

Тут женщины начинают говорить все вместе, и мне остается только вежливо, с извинениями попросить их говорить по очереди, чтобы понять каждую и успеть записать.

ЗА

Нам не придется уходить.

Не придется собирать вещи.

Нам не придется выяснять, куда идти, или трястись от неуверенности из-за того, что мы не знаем, куда идем. (У нас нет карт.)

Саломея смеется над вторым «за», сочтя его нелепым. Единственное, в чем мы можем быть уверены, говорит она, это в неуверенности, вне зависимости от того, где будем находиться.

Оуна возражает: Кроме уверенности в силе любви.

Саломея резко оборачивается к Оуне: Держи свои глупости при себе.

Мейал заступается за Оуну. Почему же нет, почему нельзя быть уверенным единственно в силе любви? – недоумевает она.

Потому что это не имеет никакого смысла! – кричит Саломея. – Особенно в таком чертовом контексте!

Агата резко обрывает дочерей и, меняя тему, показывает на девочек. Аутье, Нейтье, спрашивает она, у вас есть что добавить в список?

Саломея грызет ногти и жует обкусанное. Когда она их выплевывает, Мейал кривится.

А нам не придется оставить тех, кого мы любим? – спрашивает Нейтье.

Любимых можно взять с собой, замечает Грета.

Остальные сомневаются в практичности такого решения, а Оуна мягко замечает, что кое-кого мы не только любим, но еще и боимся.

Можно создать условия для нового порядка прямо здесь, в таком знакомом нам месте, добавляет Мариша.

Это не просто знакомое место, это наше место, уточняет Саломея.

Но если мы уйдем, спрашивает Мейал, оно останется нашим? Сможем ли мы вернуться?

Август вернулся, говорит Саломея. Спроси у него.

Времени нет, говорит Оуна. Август, теперь напиши, пожалуйста, «против».

Я мысленно обнимаю Оуну, а она меня.

ПРОТИВ

Нас не простят.

Мы не знаем, как бороться. (Саломея перебивает: Я знаю, как бороться. Остальные старательно не обращают на нее внимания.)

Мы не хотим бороться.

Существует риск, что после борьбы положение станет еще хуже.

Оуна поднимает руку и просит слова. (Наверно, насмешливо, в ответ на мою просьбу к женщинам говорить по очереди, думаю я.)

Пожалуйста, говорю я ей.

Не следует ли, прежде чем мы перечислим все «за» и «против» остаться и бороться, точно понять, за что мы, собственно, боремся? – спрашивает Оуна.

Мариша быстро отвечает: Ясно же, за нашу безопасность и свободу от изнасилований!

Да, соглашается Оуна, но что это за собой влечет? Может, нам стоит написать манифест или революционное заявление (мы с Оуной быстро переглядываемся; я знаю, она имеет в виду мою мать, та всегда – в полях, амбарах, при свете свечей – составляла какие-то революционные заявления. Я опускаю голову и улыбаюсь), формулирующее условия жизни в колонии, которых мы желаем/требуем после победы в борьбе? Может, нам надо точнее понять, чего мы хотим достигнуть в борьбе (а не только что хотим разрушить) и какие шаги необходимы для достижения этого, даже после победы в борьбе, если она будет одержана?

Когда говорит Оуна, заявляет Мариша, у меня в голове будто жеребята бьют копытами. На такую дискуссию нет времени. Кое-кто из мужчин вернется в колонию раньше, напоминает она.

Агата, успокаивая Маришу, соглашается с ней, но в свою очередь напоминает, что собрания и планы нужно удержать в секрете от тех мужчин, кто вернется раньше, а еще, что мужчины вернутся в колонию ненадолго, забрать скот на продажу, и быстро опять уедут в город. Поскольку, по слухам, один из них – муж Мариши Клаас, Агата напоминает ей: нужно держаться, так сказать, «естественно». (Она использует нижненемецкое выражение, которое не так-то легко перевести на английский. В нем речь идет об определенных фруктах и зиме.)

Остальные, соглашаясь, серьезно кивают.

Агата продолжает и просит Оуну сформулировать революционное заявление.

Я замечаю, что Нейтье и Аутье, по большей части относящиеся к Оуне с опаской, поскольку у нее репутация женщины, потерявшей страх, что для членов общины равнозначно утрате морального компаса и превращению в демона, обращают на нее все свое внимание.

Это очень просто, говорит Оуна и набрасывает несколько мыслей: Мужчины и женщины должны принимать решения в колонии сообща. Женщинам разрешат думать. Девочки должны учиться читать и писать. В школе нужно