Элла прервалась, заметив страх на лицах Билли и Аладдина.

– Тогда всё было по‐другому, – пояснила она. – В то время родителям можно было пороть детей. Я не любила ходить к ним – вдруг хозяин и меня вздумает побить?

Аладдин нетерпеливо заёрзал на диване, но послушно ждал, когда Элла продолжит рассказ.

– Довольно скоро я поняла, что беда семьи – не отец. Нет, бедой был сам дом. Понимаете, они там оказались не одни. Ты знаешь, о чём я, верно? – Элла уставилась на Билли своими большими глазами.

– Думаю, да. – Билли неуверенно кивнула.

При следующем ударе грома кошки забились под обеденный стол.

– Трусишки, – пробормотала Элла.

Билли тоже готова была спрятаться под стол, но вместо этого подвинулась поближе к Аладдину.

– Ты видела, как раскачивается лампа в гостиной? – спросила Элла.

Билли почувствовала, что щёки у неё запылали. Значит, ей вовсе не показалось!

– Ну да, ну да, – сказала Элла. – В этом доме всё равно куда вешать лампу – она будет раскачиваться.

– Она не всё время качается, – заметила Билли.

– Не всё время, но так или иначе – каждый день.

– Почему? – не вытерпел Аладдин.

Элла вдруг замолчала.

– Не знаю, имею ли я право всё это вам рассказывать, – с сомнением проговорила она. – Вы ведь, в конце концов, ещё дети.

– Мы выдержим, – заверил её Аладдин и выпрямился. – Правда, Билли?

– Конечно, – сказала Билли, но вместо привычного голоса вышел шёпот.

– Ну что ж, – решительно продолжила Элла. – Говорят, что лампа в той комнате раскачивается потому, что там умерла одна молодая женщина. Не знаю, кто она была и почему умерла, но ходили слухи, что в том доме когда‐то жила очень несчастная девушка. Она повесилась на потолочном крюке в гостиной.

Рассказ Эллы оказался страшнее всего, что Билли могла себе вообразить.

– Она умерла? – спросила девочка. – Эта, которая повесилась?

– Разумеется, умерла, – буркнул Аладдин.

– И теперь её призрак является нам, живущим в доме?

– Призрак призраку рознь. – Элла поджала губы. – Ты рассуждаешь как ребёнок. Я бы сказала, что над домом тяготеет проклятие.

Билли с Аладдином переглянулись. Проклятие?

– Что это ещё значит? – удивилась Билли.

– Что всем, кто там живёт, приходится плохо. Я была домработницей у четырёх семей, живших в том доме. Ни одна из них не продержалась дольше трёх лет. Со всеми происходили какие‐нибудь несчастья. Сколько семей жило в том доме после меня, я не знаю, но узнать ведь нетрудно.

– Что за несчастья случались с людьми? – спросил Аладдин.

– Самые разные. В первой семье – помните, той, со злым папашей – старший сын упал с лестницы и сломал ногу в трёх местах. Да ещё и головой ударился. В следующей семье пострадала мама. На кухне загорелась плита, и у женщины обгорело всё лицо.

– Ну, несчастья могут случиться с каждым, – скептически заметил Аладдин. – Люди падают с лестниц, старые плиты загораются – у Билли дома же этого не происходит.

– Тебе не кажется странным, что такое множество несчастий произошло именно в этом доме? – спросила Элла.

– Может, да, а может, и нет, – не сдавался Аладдин.

– Дом был обречён с момента постройки, – решительно сказала Элла. – Если не ошибаюсь, поначалу там была школа. Об этом много шептались – я тогда только приехала в городок. Говорили, что школу надо закрыть, потому что с детьми, которые в неё ходят, случается плохое. И ещё говорили о стеклянных детях.

Билли посмотрела на Аладдина, он – на неё.

– О стеклянных детях? – спросила Билли.

– Да, так называли детей, которые ходили в ту школу. Но почему их так звали, я понятия не имею.

Билли тоже понятия не имела, но ей страшно захотелось это узнать.

– Ты знаешь, почему съехали предыдущие жильцы? – Элла взглянула Билли в глаза.

– Нет. А вы?

– И я не знаю, но думаю, что тебе стоит это выяснить. Очень уж недолго они там прожили.

– Они уехали в такой спешке, что даже мебель не забрали, – сказала Билли.

– Какую мебель? – Элла, кажется, удивилась.

– Похоже, что всю. Просто удрали. Уехали прошлым летом, а дом остался набит всяким барахлом.

– Не теряйте времени, – прошептала Элла и поднялась.

Она молча подошла к кухонной мойке и налила себе стакан воды. Даже не поинтересовалась, не хотят ли пить Билли с Аладдином.

– Кто сказал, что они уехали прошлым летом? – спросила она.

– Мужчина, который показывал нам дом, – сказала Билли. – Мартин его звали.

Элла отпила из стакана.

– Не знаю, кто этот человек, – медленно проговорила она. – Но, насколько мне известно, в этом доме никто не жил последние два года. А что касается мебели… – Она запнулась. – Тебе не попадался металлический столик с разноцветной мозаикой на столешнице?

Тот самый столик, на котором Билли обнаружила отпечаток!

– Он стоит в нашей гостевой комнате, – тихо сказала девочка.

– О господи, – прошептала Элла. Она поставила стакан и оперлась о раковину, словно вот-вот упадёт. – Этот столик был в доме, когда я пятьдесят лет назад пришла туда в первый раз. В прежние годы дом всегда продавали с мебелью. Не спрашивай меня почему – так было заведено. У всех семей, в которых я работала, была, в сущности, одна и та же мебель. И вот пятьдесят лет спустя ты заявляешь, что столик всё ещё там.

Билли встала, Аладдин тоже. То, что сказала Элла, не могло быть правдой. Зачем мужчине, показывавшему дом, лгать и насчёт мебели, и насчёт причины, по которой уехали прежние владельцы? Он, конечно, раньше уже лгал, но не о таких серьёзных вещах. Или о таких тоже?

– Нам пора, – сказала Билли. – Спасибо, что разрешили зайти.

– Обязательно приходите, если захотите узнать что‐то ещё, – сказала Элла.

Дождь по‐прежнему барабанил по крыше, небо время от времени освещали яркие молнии. Билли с Аладдином наверняка промокнут насквозь, пока доберутся до гавани. Но не о грозе думала Билли. Она думала о лампе в гостиной и о стеклянных детях. Неужели кто‐то и правда умер в их доме? И кто такие стеклянные дети?

Несмотря на скверное предчувствие, Билли не удержалась и, придя домой, рассказала маме всё, что узнала. Сначала мама ничего не отвечала.