— Ну, мало ли как… — буркнул Дима.

Разумного объяснения в голову, по крайней мере с ходу, не приходило. Но искать его тоже не хотелось. Уже надоело — просто смертельно! — перемывать кости безвременно почившей Елене Коренковой. А еще пуще — квохтать вокруг шмыгающей носом Надьки. Нужно десять раз подумать, прежде чем бросаться в пресловутую семейную жизнь. Женись он на Митрофановой — это ж ведь ее всегда утешать придется? И когда неприятности в библиотеке, и когда она беременной будет ходить, и когда дети станут болеть? Это ж голова распухнет от ее постоянного нытья…

И Дима беспечно предложил:

— Слушай, Надюшка! А пойдем-ка мы с тобой спать! Утро, как говорится, вечера мудренее. Завтра, на свежую голову, все еще раз обсудим…

Признаться, даже обидно, что Митрофанова так и не расспросила про совместный отпуск, хотя он и намекнул, да весьма прозрачно. А ей будто все равно… Поехать, что ли, одному на сафари?

— Значит, ты не хочешь разбираться в этом деле… — вздохнула Надя.

Дима по-прежнему не сомневался: разбираться, то бишь устанавливать убийцу, здесь нечего. Ежу понятно, что сожитель Степан Елену и грохнул.

А вот если, например, написать большой психологический очерк… Рассказать на Ленкином примере о том, до какой степени хрупок талант. И как часто те, кого когда-то называли гениями, заканчивают свою жизнь непризнанными, в алкогольном бреду, на грязных простынях…

Куда интересней будет и самому, и читателям. К тому же объем не жалкие двадцать строк в криминальной хронике, а верная полоса. А значит — деньги и слава. Вот она, гениальная мысль!

И он серьезно ответил:

— Может, Надька, я и возьмусь за расследование. Вычислю убийцу. Если, конечно, ты себя хорошо вести будешь.

И на душе сразу полегчало, когда подруга просияла и кинулась ему на шею.

Обманул, конечно, ее немного, но семейный покой того стоит.

Иван Адамович

Ему все чаще казалось, что школа вымирает. Настоящая жизнь — добрая, яркая, благородная — плавно уходит в прошлое. И остается, велением фотографов, лишь на старых снимках.

Не то чтобы Иван Адамович осуждал современные реалии. Он неплохо относился к Земфире, добросовестно прочитал обо всех приключениях Гарри Поттера и даже, по примеру продвинутых старшеклассников, приобрел сотовый телефон с МР-3 плеером, а также снабдил аппарат гарнитурой «хэндс-фри».

Историк, умный человек, понимал: каждой эпохе — свои кумиры, больше того, этих эпох за собственную жизнь переживаешь далеко не одну. Сам он взрослел на «Битлах», институт прошел уже под совсем другую музыку — беззаботных «итальянцев». Когда начинал работать, страна сходила с ума от «Кино» и «Наутилуса». А сейчас, в двадцать первом веке, и к «Фабрике звезд» пришлось притерпеться. Полный, конечно, примитив, но раз девчонки из подопечных ему классов через одну вздыхают по пустоголовым и безголосым певцам, значит, это уже явление . А явление никогда нельзя игнорировать — можно лишь изучать.

Но ладно примитивная музыка или «Война и мир» в виде комиксов. Беда-то в том, что молодежь и чувства упростила донельзя. Что там собственное отрочество — еще первые его школьные выпуски действительно влюблялись. По-настоящему, глубоко и горько. Страдали. Готовы были даже умереть за настоящее чувство. А нынешнее юное поколение? Вся любовь сводится лишь к двум постулатам. Во-первых, найти партнера побогаче . А во-вторых, подобрать надежные противозачаточные таблетки. Разве это не грустно?

И все его выпестованные годами рассказы — про Наполеона и Жозефину, Петра и Февронию, да даже про современника Горбачева с его Раисой Максимовной, все чаще и чаще наталкивались на глухую стену непонимания.

Сегодня же, когда учитель, как всегда, горячо декламировал про королеву Марго с ее страстью к Ла Молю, один из ученичков и вовсе выдал:

— Иван Адамыч! А чё вы эту ботву гоните? Она что, тоже в ЕГЭ входит?

И о чем после этого с ними можно говорить? Только подготовить к пресловутому обезличенному ЕГЭ и забыть.

…Еще лет пять-семь назад Иван Адамович после уроков всегда в школе задерживался. С одним провести дополнительное занятие, другого пожурить, третьему — подсказать… А если заходят в кабинет истории девчонки-старшеклассницы, то и немного себе нервы пощекотать. Мимолетно коснуться руки, вдохнуть юный запах, случайно прижаться к молодому плечику… Адреналин! Кровь кипит!.. И — точный расчет. Выбрать такую, чтоб не к мамаше в рыданьях помчалась, а гордилась бы, что с ней на равных и тет-а-тет ведет беседу сам молодой и загадочный, а-ля Байрон, историк.

Нынче же дивчины смотрят на него, как на пустое место. В их накрашенных глазах читается: «Подумаешь! Учитель!» Калькуляторы, встроенные в молодые головки, мигом высчитывают и его зарплату (куда ниже средней по Москве), и что продукты он закупает на оптовом рынке, и живет в однушке-панельке без всяких перспектив на расширение жилплощади.

А сам Иван Адамович теперь сразу после уроков спешит домой. Только квартира в нынешней жизни и остается его крепостью, где все устроено по собственному вкусу. Где нет места ни пустоголовому телевизору, ни радио с его горе-хитами и банальным трепом, ни бездумным книжкам в мягких обложках.

Умный человек, даже если он одинок и работает лишь полдня, всегда найдет чем заняться. Качественная литература, проверенная годами музыка, задачки из занимательной математики, наконец…

И, конечно, фотографии. Его выпускников. Давних. С кем он чувствовал себя на одной волне.

Были, конечно, и среди них паршивые овцы . Меченые. Порочные до мозга костей. Но — Иван Адамович с каждым годом убеждался в этом все сильнее — жизнь, как и история, всегда несет в себе высшую справедливость. Потому что с каждым годом все больше и больше этих порочных лиц оказывалось в траурных рамках.

Как, например, свежая жертва рока Лена Коренкова. Не наглядеться на нее, не нарадоваться.

Иван Адамович сегодня даже сумрака не стал дожидаться — едва вернулся из школы, еще до обеда, извлек из папки с фотографиями выпуск 1997 года. Снова и снова вглядывался в породистое, надменное, остроскулое лицо, обведенное траурной рамкой.

На фоне простоватых одноклассников Коренкова и правда выглядела инопланетянкой. Не такой, как все. Странно, что она со своим уникальным музыкальным талантом не училась в какой-нибудь спецмузшколе для особо одаренных детей, а ходила в обычную одиннадцатилетку. Сама Елена всегда объясняла, что не хочет тратить время на дорогу из Медведкова в центр, где располагались все подобные учебные заведения. Но Иван Адамович подозревал, что она не переводится в спецуху лишь потому, что царить в заказнике для юных талантов куда сложнее, чем в заурядной «районке».

Зато уж здесь, в типовом девятом-десятом-одиннадцатом «А», большей королевы не было. Коренкова — мало что талант и красавица, еще и одевалась всегда богато, стильно, с вызовом. Школьную форму в те годы как раз отменили, так что возможностей выпендриться на полную катушку у нее хватало. То явится на занятия в тунике и колготках в вызывающую клетку, плюс каблуки сантиметров десять. То еле прикроет аппетитную попку мини-юбкой. Или ошарашит одноклассников с учителями пышным веером накладных ресниц и пурпурной помадой. И если остальным старшеклассницам завуч за подобные выходки всегда делала внушение, то Лену, творческую личность, она предпочитала не трогать. И коллег на педсоветах просила повнимательней относиться к «хрупкому таланту». Вдруг Коренкова обидится и взбрыкнет?.. И кому тогда выступать за школу на бесконечных творческих смотрах и межрайонных концертах?..