Пока я в пути, ничто мне не угрожает. По крайней мере, так мне хотелось думать.

Проводница легким движением руки указала, что мне надо пройти еще мимо нескольких вагонов. Я заторопился, почти что перешел на бег, хотя до отправления оставалось двадцать минут. Возможно, боязнь быть в последний момент опознанным и задержанным заставляла меня укрыться в этой алюминиевой коробке.

У меня было место в купе на четверых. Устраиваясь на сиденье, которое с наступлением ночи должно было превратиться в постель, я страстно желал, чтобы поезд отправился полупустым и мне не пришлось бы ни с кем делить свою каморку.

Поезд компании «Талго» отбыл точно по расписанию, и мое желание оказалось исполненным. Хотя бы на время. Уставившись в оконное стекло, я возбужденно разглядывал туннели с рядами рельсов, которые разветвлялись во всех направлениях. Они казались мне аллегорией бесконечности жизненных путей. В сорок один год я начал кое-что понимать. Все они вели в никуда.

Когда центральные районы Барселоны остались позади, я заметил, что солнце постепенно скрывается за дешевыми железобетонными многоэтажками. Философские аллегории себя исчерпали, я погрузился в воспоминания об истории любви, которая завершилась для меня столь плачевно.

Эту часть фильма о моей жизни я мог воспроизвести с доскональной точностью.

Все началось четыре года назад, в ночном поезде Санкт-Петербург — Москва. В те времена мне нравилось путешествовать в одиночку, и вот, проведя три дня в Северной столице, я захотел посмотреть, как обстоят дела в главном российском мегаполисе.

Санкт-Петербург произвел на меня впечатление имперского города периода упадка — там было мало баров и еще меньше улыбок. Я успел сонной курицей побродить по Эрмитажу и страшно скучал в ложе бенуара на балете в Мариинском театре. Я и сам тогда переживал не лучшие моменты своей жизни. Даже головокружительной высоты каблучки русских женщин не спасали от тоски.

Мне взбрело в голову отправиться в Петербург в разгар зимы, вместо того чтобы приехать летом, в сезон белых ночей, когда солнце в этом городе вообще не садится.

Один пьяный художник уверил меня, что в Москве я развеюсь. Там, мол, весь год как сплошной праздник. В Петербурге я увидел уже достаточно, а до обратного рейса в Барселону оставалось еще три дня. Поэтому я решил взять билет на «Красную стрелу» — этот поезд выезжает в полночь, а поутру прибывает в российскую столицу.

Наверное, я повидал уже слишком много русских красавиц и успел утомиться от этого очарования. Вот почему мое внимание привлекла хрупкая черноволосая девушка, спавшая в моем купе на соседней полке. Я неподвижно сидел напротив, не подозревая, что этой лингвистке с Канарских островов, как позже она сама себя аттестовала, предстоит на недолгое время сделаться моей супругой.

Наш роман был столь же искрометен, сколь и безнадежен.

Я уже два часа созерцал спящую девушку в свете полной луны, потом сам наконец-то закрыл глаза и тотчас услышал:

— Пожалуйста, не засыпай.

Услышать родной язык здесь, в этом поезде, у черта в заднице!.. Я был поражен. Ведь мне казалось, что рядом со мной спала то ли грузинка, то ли армянка.

— Почему это «не засыпай»? — спросил я со смесью удивления и раздражения. — И откуда ты знаешь, что я говорю по-испански?

Диана смерила меня хитрым взглядом и только потом ответила:

— Тебя выдает твое пальто. У моего брата — такое же. Здесь подобные штуки не продаются, уж будь уверен. На русские морозы оно не годится.

Мне нравился мягкий канарский выговор моей соседки. Она рассказала, что уже год трудится в Институте Сервантеса в Москве, а на выходные ездила в Петербург — навещала подружку, которая поменяла место работы.

Только сейчас я заметил, что девушка не ответила на мой первый вопрос, и снова спросил:

— Почему я не должен спать?

— Потому что если заснешь ты, то я всю ночь не сомкну глаз, а спать хочется жутко. Один из нас двоих должен быть начеку, понимаешь? Этот поезд печально знаменит ночными кражами. Только моргни — и вещей уже нет.

— Уж это вряд ли. И потом, ты не находишь, что с твоей стороны не совсем справедливо заставлять меня караулить всю ночь, чтобы ты могла выспаться?

— А жизнь вообще несправедлива, — ответила она, глядя в окно на бескрайние снежные просторы. — Да так даже и лучше. Будь все устроено по-другому, нам не на что было бы жаловаться.

Я оторопело разглядывал эту нахалку. По моим прикидкам, ей было чуть меньше тридцати. Такое впечатление, что она в совершенстве владела искусством вертеть незнакомыми мужчинами, как минимум пентюхами вроде меня.

Я решил перейти в контратаку и спросил:

— А что мне будет за то, что я не сомкну глаз до самой Москвы?

— Я разрешу тебе смотреть, как сплю сама. Мой отец всегда говорил, что я в это время сущий ангел.

— Может, и так, но купе настолько темное, что мне почти не видно твоего лица. Я не увижу ангела.

— Тогда подвинься поближе, — сказала она шепотом и снова закрыла глаза.

У меня была только одна возможность подвинуться поближе — пересесть на ее полку. Так я и поступил. Игра начинала мне нравиться. Диана словно давно только этого и дожидалась. Она улеглась ко мне на колени и подложила руки под голову.

Такая доверчивость меня поразила. Теперь на ее лицо падал лунный свет. Сущий ангел.

Я долго смотрел на девушку и колебался — можно ли погладить ее волосы, волной рассыпавшиеся по моим ногам. Диана дышала ровно, и я подумал, что теперь уже она не проснется.

Когда мои пальцы отправились в плавание по ее кудрям, она прошептала:

— Давно пора.

Человек исследует Вселенную вокруг себя, вооружившись своими пятью чувствами, вот эту авантюру он и именует наукой.

Эдвин П. Хаббл[16]

Проснувшись в вагоне, залитом светом, я понял, что забылся с мыслью о Диане, лежавшей у меня на коленях. Значит, хотел я того или нет, день для меня начался с приступа ностальгии.

Однако фигура, лежащая напротив меня, помогла выкинуть из головы бывшую женушку. Пока я спал сидя, упершись спиной в жесткую стенку, другой пассажир расстелил постель и теперь громогласно храпел. Моим соседом оказался довольно тучный дядька лет пятидесяти. По его неброской прическе и белой хлопковой футболке я заключил, что это коммерческий агент из числа тех, что колесят по Центральной Европе, пытаясь втюхать какой-нибудь заказ.

Полнейшее одиночество — вот какая аура исходила от этого человека, сотрясавшего свое ложе храпом.

Поезд остановился на границе Франции и Швейцарии, чтобы принять на борт отряд полицейских. На несколько минут мои беспокойные мысли снова вернулись к убитому Йосимуре и моей записной книжке, оставленной на месте преступления.