Тамара Галишвили была не просто грузинкой, она была настоящей грузинкой, при взгляде на которую мужчины невольно задавались вопросом: а так ли уж хороши все эти пухлогубые блондинки с васильковыми глазами, откровенно кичащиеся своей внешностью?

Быстроглазая, стройная, черноволосая, полная грациозного достоинства и тщательно скрываемой чувственности, Тамара принадлежала к тому типу женщин, которые не вызывают пресыщения. Бондарю ее всегда чуточку не хватало – и в разлуке, и при самой тесной близости, которая только возможна между мужчиной и женщиной. Она была вулканом, то дремлющим, то внезапно просыпающимся, и всякий раз, когда кипящая лава страстей выплескивалась наружу, это вызывало потрясение, поскольку в остальное время поведение Тамары отличалось горделивой сдержанностью.

Прежде Бондарю никогда не приходилось иметь дело с женщиной, которая бы отворачивалась от него первой. Тамара же спешила уткнуться лицом в подушку, стыдясь бурного проявления эмоций, во время которого она совершенно не контролировала себя. Стоило положить ладонь на ее разгоряченное тело, как она чуть ли не плача просила оставить ее в покое, причитая: «Не надо, ты же видишь, я умираю, я всякий раз умираю, я теряю голову и схожу с ума». Если Бондарь не убирал руку, то минуту спустя Тамара вновь забывала обо всем и была готова начать все сначала. Чаще всего именно так и происходило. Что не мешало обоим просыпаться полными сил и бодрости, словно их близость являлась чем-то вроде подключения к неиссякаемому источнику энергии.

По утрам Тамара была неизменно свежей и приветливой, отчего при любой погоде казалось, будто квартира озарена солнцем. Она ни разу не задала тех дурацких вопросов, которыми женщины постоянно терзают своих мужей и любовников:

Ты меня любишь? Тебе со мной хорошо? Ты меня никогда не бросишь?

Бесконечными признаниями в собственной любви и преданности Тамара тоже не докучала, предпочитая не говорить, а действовать. Квартира Бондаря и прежде содержалась в идеальном порядке, но с появлением новой хозяйки все тут буквально засияло и засверкало чистотой. Не той стерильной чистотой, которую можно увидеть в операционных или музеях. Домашней. Пронизанной теплом и светом. Насыщенной аппетитными запахами, струящимися из кухни.

Не раз и не два Бондарь ловил себя на мысли, что в лице Тамары он нашел женщину своей мечты. Она оказалась феей. Доброй волшебницей. Ангелом-хранителем домашнего очага, угасшего, когда Бондарь лишился жены и сына.

Сразу после похорон он постарался вывезти из квартиры все, что напоминало ему о прежней семейной жизни. Пустота и тишина надолго окружили его, однако жить в квартире, превратившейся в склеп, оказалось еще труднее, чем мириться с призраками. Возвращаясь домой, Бондарь ощущал себя погребенным заживо, и лишь с появлением Тамары мир начал обретать прежние яркие краски.

Понимая его состояние, она не только сделала косметический ремонт, но и обставила квартиру стилизованной под модерн семидесятых мебелью, угрохав на это все сбережения Бондаря. Он не возражал. Интерьер пришелся ему по душе, поскольку Тамариными стараниями жилище превратилось в подобие маленькой крепости, способной выдержать бешеный напор времени.

Усаживаясь в старомодное кресло под зеленым торшером, Бондарь словно переносился в прошлое, насыщенное светлыми детскими воспоминаниями. Для полноты иллюзии достаточно было взять в руки альбом карикатур Херлуфа Бидструпа или распадающийся томик Герберта Уэллса. Так Бондарь с Тамарой и поступали, когда их мутило от головокружительной карусели повседневности. Квартира была их совместной машиной времени. Островком среди житейских бурь. Заповедником простых человеческих отношений, построенных на взаимной любви, а не на обоюдной выгоде.

Несмотря на вполне современную обстановку кухни, здесь царила точно такая же бесхитростная атмосфера. Поглядывая на Тамару, Бондарь спрашивал себя, как долго продлится эта идиллия, и надеялся, что больше никогда не останется один.

Тем не менее по выражению его лица никто не заподозрил бы, что этот человек способен предаваться сентиментальным размышлениям. Бондарь был гладко выбрит, тщательно причесан, собран, холоден и подчеркнуто невозмутим. Намечался непростой разговор, в ходе которого Тамара могла почувствовать слабину Бондаря. Женщина никогда не упустит случая воспользоваться своим преимуществом. Следовательно, она не должна даже догадываться о колебаниях в душе мужчины.

– Скоро? – спросил Бондарь, бросая красноречивый взгляд на часы. – Поздние завтраки – привилегия аристократии и богемы. Лично я предпочитаю садиться за стол не позже восьми. – Коротко усмехнувшись, он уточнил: – Утра, конечно.

– Хорошо, что напомнил. – Тамарина улыбка была такой же мимолетной. – Иначе завтракать пришлось бы в ужин. – Не делая ни одного неловкого или лишнего движения, она принялась выставлять на стол сковороду, тарелки и чашки.

Лязганье раскладываемых на скатерти вилок было непривычно резким, словно некие фехтовальщики несколько раз скрестили шпаги, пробуя силы перед поединком. Похоже, Тамара уловила напряжение, незримо витавшее в воздухе. Неотвратимость предстоящего выяснения отношений угнетала Бондаря, но отказываться от задуманного он не собирался.

Семейный очаг нужен для того, чтобы было куда возвращаться из странствий и походов. Торчать подле него до скончания века скучно и обидно. Даже на пару с любимой.

* * *

– Гренки с сыром, гм… – Бондарь с сомнением нахмурился. – Вообще-то я предпочел бы бифштекс под беарнским соусом.

– Я тоже, – притворно вздохнула Тамара. – Но к бифштексу под беарнским соусом принято подавать розовое «Клико», а у нас есть только «Боллинджер». Даже не знаю, как быть.

Это было произнесено таким светским тоном, что губы Бондаря непроизвольно расплылись в улыбке.

– Никуда не годится, – заявил он, хрустя поджаренным хлебом. – Неужели так трудно позаботиться о том, чтобы в доме никогда не переводилось старое доброе «Клико»? И потом, что за манера являться к столу в затрапезном халате?

Тамара успела привыкнуть к подначкам Бондаря, но шутка про халат ей не понравилась.

– Разве у нас романтический ужин? – сухо осведомилась она, вместо того чтобы подыграть Бондарю.

– А разве завтрак не может быть романтическим? – удивился он в свою очередь.

– При свечах?

– Свечи – дело десятое. Главное, чтобы при параде.

– Довольно странно слышать такие речи от субъекта в потертых джинсах и линялой футболке, – заметила Тамара, обращаясь почему-то к противоположной стенке, а не к сидящему рядом Бондарю. – Но если этот субъект настаивает, то придется взяться за обновление гардероба. Вот куплю себе шикарное вечернее платье долларов эдак за шестьсот, – обещание было произнесено с угрозой, – тогда посмотрим, что запоют некоторые любители романтики.

Пригубив ледяное молоко из чашки, Бондарь качнул головой:

– Ничего они не запоют. Онемеют от восторга и лишатся дара речи.