Религия не просто культурно-плюралистична, но и неисчерпаема. Она говорит не только на языках Августина, Оригена, Фомы Аквинского или Мартина Лютера, но на музыкальных языках литургий и ноэлей, на поэтических языках Тассо и Данте, на математическом языке Луллия, на физических языках Ньютона и Паскаля.

Религиозность для меня никак не связана с влиянием религиозных догм на убеждения и нравственный выбор: религиозность по своей сути должна раскрепощать, а не зомбировать человека. Великая вера не должна развязывать страх, эксплуатировать эгоизм и конформизм, играть на темных силах массы, вселять в душу отвращение к здоровому инстинкту.

Ничто не подрывает религию и церковь так, как неверный акт, несущий верную проповедь, как проповедник Христа, лишенный любви, веры, совести и жизненно-совестных дел… Пастырь с искренним горящим сердцем строит веру и церковь; пастырь, лишенный сердца и не умеющий молиться, создает мертвый приход и подрывает бытие своей церкви (И. А. Ильин).

Религия цементирует цивилизацию и объединяет людей — и не только нравственностью, самабхавой[18], но традицией, духовностью, небом. Без религиозного начала человек теряет главное — гуманность. Религиозная идея, в отличие от философской или научной, доступна всем — и высоколобым, и простолюдинам.

В недрах культа вызрели наука (календарь, астрономия, математика Пифагора), поэзия мифа, философия откровения, этика с ее понятиями сарводайи, милосердия и добра, гуманизм с его благоговением перед жизнью.

Нации тоже возникли благодаря религиям. «Религия придает нации дыхание». До религий были племена, полисы, империи, но не было национального самосознания. Боги и вера делают вчерашних огнепоклонников народом. Кстати, вклад «темных веков» в создание наций является определяющим.

А литература, музыка, живопись? Не будь религии, не было бы искусства. Оно замерзло б на точке создания идолов.

Все виды искусств зародились в недрах религии. Первоначально музыка выступала как средство экстаза, харизмы, экзорцизма, а колдун — как священный певец и плясун. У истока изобразительных искусств находятся иконы, настенная церковная живопись. Первичным источником поэзии были мистически-эротические гимны и ноэли, культивирующие любовь к Богу. А великая поэзия мифов?

«Религиозная жизнь, — писал Вильгельм Дильтей, — является основой интеллектуального развития, непреходящей фазой смысла человечества. Она является первоначальной основой исторической жизни и во все времена останется составной частью человеческой природы».

Мифология и философия не просто произошли из религии, но и неотделимы от нее, как от веры. Быть философом и не верить нельзя. Ведь даже атеизм объединяет с религией вера — из веры произошло само неверие.

Петрарка считал, что теология — та же поэзия, но обращенная к Богу. Называть Христа то львом, то агнцем, то червем — разве это не поэтический прием, и их так много, что невозможно перечислить. И в самом деле, что такое притчи Спасителя в евангелиях, как не аллегории? Но аллегория является самой сущностью и основой поэзии. Псалмы — тоже поэзия, и почти всё, что писали Отцы Церкви, — поэтично. Почитайте-ка Августина Аврелия! Задача поэзии — религиозна: направить мысль людей к божественным вещам, к дао.

Религия не только хранила дух благоговения человека перед Богом, но и бережно укрывала в своих недрах все великие искусства.

Великие реформаторы церкви, такие как Мартин Лютер, становились величайшими реформаторами музыки, великие мистики, такие как Филипп Николаи и Иоганн Франк, — величайшими песенными поэтами.

Если бы религия создала только одного Баха и только одни «Страсти по Матфею», эту музыкальную сублимацию христианской культуры, то только ради одного этого следовало бы верить в Бога. Если бы она оставила только Библию, эту основу, этот словарь, этот код современного искусства, то и ее хватило бы для оправдания всех ее заблуждений. Библия — не только величайшая святая книга, но учебник и антология поэзии, как творчество Тассо, Данте, Шекспира, Гёте.

Евангелие — не просто метафоричность, это — афористический символизм. Евангелие — это извечность, незыблемость человека, неизменная компонента человеческих качеств и человеческого удела.

Красота интеллектуально-интуитивной теологии очень близка к Красоте вообще, к Красоте, безразлично к чему приложенной: к науке, познанию, философии, жизни, этике, гуманизму.

Бог создал человека безгрешным, но возложил на него бесконечную ответственность для того, чтобы своим умом и своими силами возвыситься до понимания Божественного мира. Этот процесс медленного просветления и возвышения твари до Творца я называю эволюцией Души. По словам Я. С. Друскина, сделано это для того, чтобы «с моими конечными, как у сотворенного, силами у меня открылись глаза, чтобы я получил лицо, взгляд, увидел Его взгляд и стал святым, как и Он свят».

Я не знаю, по чьей воле я нахожусь здесь — Бога или слепого случая, — но, поверьте мне, я не желаю идти в никуда. Поэтому с Богом мне комфортнее, чем с мертвой пустотой[19]. «Тот, кто сознает, что основа жизни его — дух, знает, что он находится вне всякой опасности», — говорил Лао-Цзы.

Мне трудно представить себе личность без Бога в душе. Жизнь человека, не знающая божественных прикосновений, не направляемая верой в существование иных миров, кажется мне бессмысленной и пустой. Николай Бердяев говорил: «Личность есть лишь в том случае, если есть Бог».

Я не считаю, что цель религии — спасение души[20], но без Бога в душе невозможно человеческое существование как таковое.

Бог глубок, его нельзя творить по человеческим меркам. В святоотеческой литературе бытие Бога не доказывается, а показывается. Кто-то из мудрецов сказал: Profeсto nоn Deum, quem сogitare nоn possunt, sed semetipsos pro illo сogilantes, nоn illum sed se ipsos, nоn illi sed sibi сomporant[21].

К Богу неприменимы человеческие понятия познаваемости, но, по большому счету, это относится и к квантовой реальности. В обоих случаях проблема связана с отсутствием адекватного языка «божественных имен». Григорий Палама не случайно говорил о «божественном мраке», а Дионисий Ареопагит считал Бога «выше не только знания, но и непознаваемости».

По христианскому учению, Господь умаляет Себя, чтобы возвыситься. Он спускается с высот абсолютного Бытия в пространство и время, в человеческое, а если правы эмбриологи — и еще ниже, в другие формы жизни, к самым корням сотворенной Им природы. Но спускается Он, чтобы подняться и поднять к Себе весь падший мир (К. С. Льюис).

Религиозное восприятие мира — это чувство его пронизанности духовным посланием и присутствием смысла. Здесь бытие не сводится к материи, а означает нечто большее, одухотворенное. В каждом явлении проступает нечто несказанное, выступающее за границы природы. Всё остальное — комментарии к сказанному.

Религия — связующее звено между человеком и бытием. Не противопоставление, не инакость Бога и человека, не присвоение человеком прерогатив Бога, не