— Сегодня молока не будет! Меняем диету, — объявила Бьянка. — Сегодня на обед — яичница!

У Доротеи не было больше молока, но зато она теперь каждый день несла по яйцу. Одного такого огромного яйца как раз хватало, чтобы накормить четырёх прожорливых карапузов, которые опять стали расти и толстеть буквально на глазах. Они уже не просто хорошо ходили, но во многом превзошли Бьянку с Аглаей: например, бегали как ни в чём не бывало по самым тонким ветвям и скакали по всему дереву, как настоящие обезьяны. Плохо только, что никто из них не произнёс ни слова.

— Наверно, они немые, — сокрушалась Аглая.

Что касается Бьянки, то она боялась, как бы в один прекрасный день малыши не защебетали по-птичьи — как-никак, их принесли аисты.

— С таким же успехом они могли бы и залаять, — заметила Аглая. — Как-никак, их воспитала Доротея.

Но вышло по-другому. Наибольшее влияние на младенцев оказал, как ни странно, кошачий язык Прунильды.

Однажды, когда Аглая держала на руках своего любимчика Джанпорфирия, развлекая и забавляя его, малыш вдруг потёрся головой об её подбородок и сказал:

— Мьяу!

— О небо! — воскликнула Аглая. — Так, значит, он не немой. Но, честно говоря, я ожидала от него совсем других звуков. Скажи «мама», мой хороший, скажи «гага», «папа»… Ну как говорят все дети?

— Мьяу! — повторил Джанпорфирий озабоченным голосом. И такой он был хорошенький, что Аглая не удержалась и погладила его по головке.

Тогда, к ещё большему её ужасу, малыш принялся мурчать.

— Рум-рум-ррум-рррум, — радовался он, обвив ручонками её шею.

— Караул! — закричала Аглая. — Бьянка, скорее! Надо что-то немедленно предпринять!

Но в этот момент вместо Бьянки появилась Доротея. Она шла неторопливой трусцой в сопровождении трёх остальных «питомцев»: двое вцепились ей в шерсть с боков, а одна держалась сзади за хвост.

— Ну-ка послушаем, чему научились остальные. Что вы умеете говорить? Давай, Гильдебранд, скажи «мама» — «мама», «ма-ма», — отчаянно упрашивала Аглая.

— Мьяу! Ньяу! Фрр! — ожесточённо выпалил Гильдебранд, которому вовсе не хотелось говорить, а тем более выслушивать Аглаины приставания.

— Ох, этого ещё не хватало! А ты, Пуриф, солнышко моё, что ты нам скажешь?

Пуриф отпустила хвост Доротеи и упала на попку.

— Ньяууу! — пожаловалась она.

— Мьяу, миау, мьяу! — замяукал Джанпорфирий, желая показать, что он может говорить не хуже других.

— Послушай, Доротея. Неужели тебе не стыдно? — сказала тогда Аглая. — Ведь детей доверили не кому-нибудь, а тебе. Как же ты могла допустить, чтобы эта ничтожная кошка так обработала твоих подопечных?

Доротея смотрела на Аглаю виноватыми глазами. Она хотела извиниться, но, вероятно, не осмеливалась. Два или три раза она открыла пасть, но не издала ни звука, младенцы же вокруг мяукали как оголтелые. Наконец она собралась с духом и извиняющимся голосом произнесла: «Чип!»

Она больше не умела лаять.

— Нет, это не дерево! Не дерево, а башня какая-то вавилонская! — взорвалась Аглая. Она побежала к развилке, спустилась внутрь ствола и вышла внизу, громко хлопнув потайной дверью.

— Не обижайся, — успокаивала её в тот вечер Бьянка. — Они ведь это делают не назло. В конце концов, мы сами виноваты. Мало уделяли внимания. Сама подумай, чему можно научиться, общаясь всё время с кошками и собаками. Но теперь уж я возьмусь за это дело сама. Теперь они у меня будут по два часа в день заниматься разговорной речью.

Но беседовать с такими малютками — дело совсем непростое.

На следующий день Бьянка расставила перед собой в ряд все четыре стульчика, посадила в них малышей и начала:

— Сегодня поговорим об эскимосской философии.

— Мьяу? — переспросила Инальбис.

— Ньяу! Ньяу! — подал голос Гильдебранд и весело засмеялся.

— Ну хватит! С сегодняшнего дня вам придётся сменить музыку! — грозно прикрикнула на них Бьянка. — Если я ещё услышу, что вы мяукаете, то просто спущу всех с дерева, так и знайте.

Дети захохотали и замяукали все в один голос.

— Хватит, я сказала, — повторила Бьянка, не на шутку рассердившись. — А не то позову синьора Беккариса Брулло.

При этом имени малыши испуганно примолкли.

— Итак, — продолжала Бьянка, слегка смягчившись, — что вы скажете мне хорошего? Только прошу — никаких «мяу».

С минуту стояла тишина, потом Джанпорфирий поднял ручонку.

— Говори, моя радость, я тебя слушаю!

— Гау! — произнёс Джанпорфирий и покраснел от гордости: ведь он блестяще выполнил требование Бьянки.

Бьянка прикусила язык.

— Гау! Вау! Гры, гры! — мгновенно включился Гильдебранд.

— Воу, воу, воу! — заскулила Инальбис.

— У-у, У-У-У, УУУУУУУ, — выла Пуриф.

— Нет, ребята, так у нас не пойдёт. Нужны радикальные меры, — сказала Бьянка решительным тоном. — Придётся вам сделать мне одолжение и несколько дней вообще ничего не говорить, а только внимательно слушать.

Шалуны тут же затихли и навострили ушки.

— Мама родная! А что же я им расскажу? — судорожно соображала Бьянка. — Что надо говорить таким крохам, чтобы они не заскучали?

— Почему бы тебе не прочесть им стих? — подсказала подошедшая Аглая.

— Ты права. Внимание, крошки! Слушайте и запоминайте!

Звёздочки-плясуньи

Пляшут в полнолунье,

Спит огонь в камине,

Спит ручей в долине…

Малыши ловили каждое её слово. Пристыженная Прунильда нашла себе место возле одного из стульчиков и тоже слушала.

— Продолжай ты, пожалуйста, — вконец обессилев, предложила Бьянка Аглае по прошествии второго часа занятий.

Спят, кивая, кони,

Спит король на троне… —

начала Аглая. Малыши сидели тихо. Они могли слушать её до бесконечности.

Так целую неделю, сменяя друг друга, подруги давали уроки изящной словесности. Дети всё это время просидели, будто набрав в рот воды, зато слушали они идеально.

Между тем Амадей, озабоченный странными метаморфозами, происходящими с его невестой, уговорил Доротею пройти курсы собачьей переподготовки. Вдвоём они располагались на одной толстой ветке, и Амадей начинал лаять и подвывать на все лады, терпеливо призывая Доротею повторять вслед за ним.