пока те, наконец, не смирились и не махнули на старика рукой. Отдел логистики по привычке каждый месяц отправлял к нему вертолет со всем необходимым и забывал о смотрителе на следующие тридцать дней. Когда Дмитрий изъявил желание попробовать свои силы в самой неприятной работе, тяжесть которой только и заключалась что в оторванности от социума, в агентстве морского транспорта вспомнили, что одному из их маячников давно перевалило за семьдесят, и формально это было прекрасным поводом убрать несговорчивого старика назад на материк. В былые времена маячники уходили на пенсию довольно рано, поскольку работа предполагала недюжинную выносливость. Но Дмитрию самому уже было за пятидесят, когда он ступил на скалистый берег безымянного островка. Когда старика забрал вертолет, Дмитрий долго бродил по пустынному берегу, водя ладонью по ледяной ограде и всматриваясь в туманный горизонт. К вечеру он вернулся, сварил гречку, и жизнь его потекла размеренно и уныло — ровно так, как он того и хотел.

Узнав о смерти старого смотрителя, Дмитрий решил избавиться от оставшихся после него вещей — старых пожелтевших журналов, которые он вел десятилетия назад, и прочего хлама, что не решался выкинуть, подспудно с опасением ожидая возвращения старика. Журналов накопилась приличная стопка, и когда Дмитрий вытащил ее из кладовки, из верхнего на пол выскользнул листок бумаги — судя по виду, новый, да и надпись на нем была сделана скорее всего совсем недавно:

«Скала медленных мучений — владение Старика. Ад на земле. Маяк здесь будет светить всегда, потому что я за ним наблюдаю. Я буду смотреть за ним даже из могилы».

Дмитрий ощутил легкий мороз, пробежавший по коже, и хотел было сунуть записку назад в журнал и отправить всю стопку разом в океан, но что-то заставило его сложить ее вчетверо и убрать в карман. С тех пор она превратилась в закладку для книг и изрядно истрепалась, но надпись, сделанная темно-синими чернилами, по-прежнему напоминала ему о больном разуме вконец помешавшегося маячника.

В первую ночь, когда шторм дал маяку короткую передышку, Дмитрий очень плохо спал: ему беспрестанно снилась кривая усмешка покойного смотрителя, и он в ужасе просыпался, ожидая увидеть нависшее над ним косматое лицо старика. Борьба с морской стихией так измотала маячника, что он проспал почти целые сутки, и проснулся от нового завывания ветра за неприступными стенами. Дмитрий проковылял на кухню, поковырял ложкой холодный рис с фасолью и заварил чай покрепче: похоже, придется просить у пилота привезти ему какие-нибудь лекарства от галлюцинаций. Впрочем, пройдет около двух месяцев, прежде чем он сможет их получить, да и кто их выдаст без рецепта врача?

«Это всего лишь от усталости, от перенапряжения, — уговаривал себя Дмитрий. — Мой организм боролся за жизнь как мог. Я просто наглотался морской воды». Он повторял эти слова, и сам отказывался в них верить.

Сумерки сгущались. Надо было подняться наверх и проверить состояние установки после шторма — кажется, он слышал звон бьющегося стекла. В этот самый миг мозг его пронзило воспоминание: старик что-то кричал про эсминец с ядерными боеголовками на борту, который должен был со дня на день врезаться в маяк. Все смешалось в воспаленном мозгу смотрителя, и он быстро направился в башню. Как и предполагалось, установка вышла из строя, вокруг валялись осколки, и в башне гулял пронизывающий до костей ветер. Дмитрий методично сгреб осколки в кучу и выбросил их в океан, вслед за этим достал доски и забил ими все окна, кроме одного. Он зажег керосиновую лампу — его единственного друга, без которого не обходился ни один вечер на маяке — и принялся осматривать установку. Стекла и обломки рам серьезно повредили ее, и маячнику пришлось выгрести из памяти все знания по электронике, полученные им в авиационной школе десять лет назад, чтобы попытаться ее починить. Генератор, запитывающий устройство, тоже был поврежден, и Дмитрий провозился не один час, пока, наконец, луч света не прорезал мглу на несколько миль вперед. Из-за заколоченных окон круговое освещение становилось невозможным, но в таком мраке кораблю, снабженному системой ГЛОНАСС, хватит и секторного. Лишь бы только шторм повторно ничего не покорежил — нового ремонта аппарат уже мог не пережить.

Дмитрий решил остаться наверху и в крайнем случае закрыть установку собой, если шторм вновь рассвирепеет и покажет свои инфернальные клыки. Он спустился вниз, разогрел остатки риса с фасолью, заварил чаю, взял горсть остававшихся у него орехов, сунул за пазуху книгу и вернулся в башню. Скорость ветра нарастала, и вскоре в выхваченным светом пятне неба замелькали первые тяжелые капли. Дмитрий увеличил пламя керосинки и поуютнее устроился на полу возле установки, открыв книгу на том месте, где остановился в прошлый раз — легенде про богиню Маат.

Вдруг боковым зрением и едва ли не затылком смотритель ощутил какое-то движение за окном. Он поднял голову и устремил взгляд в темноту, пронзаемую одиноким лучом света. Дождь усилился и теперь плотной стеной окружал одинокий маяк. Вокруг царила практически полная тишина, нарушаемая лишь плеском волн и негромким завыванием ветра, к которым Дмитрий давно уже успел привыкнуть и не воспринимал как посторонние звуки. Внезапно движение повторилось: что-то промелькнуло в полосе света и исчезло во мраке. Маячник протер глаза и подошел к разбитому окну, внимательнее вглядываясь во тьму. На этот раз он явственно разглядел большую тень, отразившуюся в пятне света на воде — словно что-то огромное облетало маяк кругами, раз за разом попадая в свет его луча. Вертолет? Но шума работающих лопастей не было слышно. Скорее это была огромная птица, вероятно, необычайно крупная чайка, пытающаяся найти убежище от надвигающейся новой волны шторма. Однако, уже в следующее мгновение Дмитрий понял, что ошибся. Ни одна чайка не могла обладать столь гигантскими размерами, да и крылья у этого существа напоминали скорее крылья мотылька, нежели простой птицы. Существо на мгновение замерло в полосе света, но от пронзившего его ужаса Дмитрий не смог толком ничего рассмотреть, ощущая лишь, как ноги его буквально вросли в пол. На следующем витке маячник убедился, что то был мотылек. Мотылек, превышающий все мыслимые размеры птиц и похожий скорее на птеродактиля. Дмитрий попытался ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон, но вспомнил призрак старика и бессильно опустился на пол. Кажется, одиночество, которое он изведал впервые в своей жизни, вконец доконало его и довело до устойчивых галлюцинаций.

Общительность никогда не была его отличительной чертой, но уже с шестнадцати лет, когда он присоединился к первой в своей