Толпа зашаталась, немного отступила, освобождая возле крыльца полукруг. Громко хлопнула створка. Появившись на свет где-то посередине длинного дома, ватажник за шиворот зипуна протащил сотоварища вдоль стены и отпустил возле ступеней. Громко прикрикнул:

– Ну, сказывай! С какого такого переляда вчерась атамана нашего порешить пытался?! Почто мечом на него махал и колол всячески? Люди сие многие лицезрели, соврать не дадут.

Угрюм молча расстегнул зипун, кинул его под ноги, оставшись в атласной вышитой косоворотке, стащил с головы шапку, опустился на колени, широко перекрестился и негромко сказал:

– Не знаю, атаман… Бес попутал…

– Бес попутал?! – возмущенно выкрикнула Елена. – На князя руку поднял, душегубство умышлял – и это тебя бес попутал?!

– Не ведаю, что нашло, – развел руками Угрюм. – Беда почудилась…

– Почудилось? Без князя землю чуть не оставил, оттого что почудилось?! Повесить его! Немедля! Дабы…

– Тебя же там не было, – перебил жену Егор. – Чего ты так сразу?

– А что мне еще знать нужно? – резко обернулась к нему княгиня. – Он тебя убить хотел!

– Ну, перепил мужик немного. Со всяким бывает.

– Со всяким? А если ему опять почудится? – крикнула уже в толпу Елена. – Может, ему и завтра атамана вашего убить захочется, и послезавтра! Так и будете ждать, пока Угрюм воеводу вашего не зарежет?

Ее призыв упал на благодатную почву. Большая часть ватажников загудела, а те, что стояли ближе, схватились за сабли и ножи. Кое-кто положил руки неудачливому убийце на плечо, а Никита Кривонос даже вцепился в каштановые, с проседью, волосы Угрюма.

– В петлю его, на осину! – закричали самые горячие.

– Обождите! – вскинул руку Вожников, быстро сбежал по ступеням, ухватил несчастного ватажника за ворот, поднял на ноги, заглянул в глаза: – Не, мужики. Повесить его – это слишком просто будет. Есть казнь помучительнее… Как скажете, други, доверите мне над Угрюмом казнь долгую и мучительно-нестерпимую сотворить?

Толпа чуток поутихла. Одно дело – душегуба попавшегося на скорую руку вздернуть, и совсем другое – сотоварища оступившегося долго и изощренно пытать.

– Воля твоя, атаман… – оглянувшись на ватажников, пожал плечами Никита Кривонос. – Тебя он живота лишить намеревался. Однако… На кол?

– Приказываю я тем Угрюма покарать, – громогласно объявил князь Заозерский, – чтобы с сего дня целый год ни капли хмельного он больше в рот не брал!

– А-а-а!!! – восторженно завопили ватажники. – Любо атаману! Справедливо! По греху и кара! Да, да! Любо Егорию! Качать атамана!

Последнее показалось Вожникову уже совершенно лишним, и он быстро попятился к крыльцу. Угрюм, ощутив свободу, вновь упал на колени:

– Помилуй, атаман! Да за что же так-то? Цельный год?

– Все слышали слово атамана?! – заскочив на ступени, выкрикнул повеселевший Никита Кривонос. – Кто до будущей осени Угрюму хоть глоток хмельного нальет, заместо него сам на кол сядет!

– Помилуйте, братья, – повернулся уже к народу наказанный ватажник. – Нечто так можно с живыми людьми?! Да хоть иногда-то, хоть на праздник поблажка какая быть должна!

– Храбростью в сече обиду учиненную искупи, тогда прощу, – пообещал Егор.

– Так нет войны-то, княже! – развел руками Угрюм. – Как искупать?

– Коли так, послезавтра в поход выступаем! – объявил Вожников. – Заканчивай с гуляньем, други, снаряжайтесь в дорогу.

Ватажники встретили известие новыми криками восторга и наконец-то потянулись к воротам – обмывать важное известие и готовиться к походу.

– На кого хоть собираешься идти, супруг мой? – спросила Елена, когда Егор поднялся на крыльцо. – Открой тайну.

– Хоть на черта, хоть на дьявола, куда угодно, только подальше отсюда. Если они покуролесят еще неделю, то разнесут нам весь город и в озеро сверху опрокинут. В походе с пьянкой будет попроще, сильно не загуляешь. А коли и гульнешь, так хоть не дома. Не нам зубы выбитые считать и заборы опрокинутые править. Какая-никакая, а польза… Хотя нет, знаю! – спохватился атаман. – Ты же мне сама про ярлык сказала… Значит, Галицкое княжество теперь мое? Вот туда и пойду.

Довольный собой, Егор тряхнул кулаками, наклонился к жене и поцеловал:

– Я ненадолго отлучусь. Предупрежу Кривобока, что месяц-другой в отъезде буду. План работы ему оставлю и задаток на расходы. Глядишь, к возвращению уже будет что в руки взять. Не грусти, я тебя больше всего на свете люблю. Ненадолго разлучимся. – И, уже сбегая по ступеням, крикнул: – Слугам передай, чтобы обоз снаряжали! Теперь у нас каждый час на счету!

Княгиня осталась на крыльце в глубокой задумчивости. Долго смотрела на ворота и стены родового двора, потом вошла в дом. Милана тут же метнулась к госпоже, приняла шубу.

– Эк он от меня сбежать обрадовался, – проворчала Елена. – Прямо сияет, ровно оклады образов на Рождество.

– Ватагу свою подальше увести желает, матушка. Дабы не беспокоила.

– Я слышала, – кивнула княгиня. – Да токмо отговорка сие али причина?

– Кажется мне, матушка, была бы его воля, так князь Егорий и вовсе бы от тебя не отходил!

– Коли так, отчего с собой не зовет?

– Так поход-то ратный! Крови сколько прольется, опасностей сколько случится! Заботится.

– Твои бы слова, да богу в уши, Милана, – вздохнула правительница. – Меня же…

Тут входная дверь распахнулась, в сени стремительным шагом, к какому он привык, ввалился Егор. Резко выдохнул, отряхивая снег с плеч.

– Ты уже вернулся, супруг мой желанный? – вопросительно приподняла брови княгиня.

– Да голова моя дырявая! – в сердцах махнул рукой Вожников. – Противник у меня есть, ярлык у меня есть, армия у меня есть. Пороха у меня нет! Куда я без него полезу?

– Богу в уши… – отчетливо прошептала довольная собой дворовая девка.

Елена улыбнулась, положила ладони мужу на грудь, подтянулась и крепко поцеловала:

– Не бойся милый. Я поеду с тобой и заменю тебе порох.

Святые Киприан и Устинья[8], словно тоже утомленные долгим запоем храбрых воинов, в свой день пришли на помощь Егору и обрушили на землю неожиданный для октября крепкий морозец. Не запредельный, при котором деревья лопаются и птицы на лету замерзают, а просто зимний, прихвативший все водоемы льдом в ладонь толщиной. Для груженых саней прочности такой дороги хватало с избытком.

На рассвете, отстояв заутреню на просторе озера Воже и выслушав наставление отца Никодима о единстве православного люда, о присущем христианам миролюбии и важности покровительства слабым и немощным, почти шеститысячная армия князя Заозерского тронулась в путь, втянулась в устье реки Вондонги и за день дошла до самых истоков, потерянных среди Коростеловских болот. Здесь заночевали, изведя на костры все камыши вокруг, но так толком и не согревшись. С рассветом двинулись дальше, уже по реке Ухтомице, и остановились на ночлег на берегу Кубенского озера. Еще один переход – и новый воинский лагерь встал уже под стенами Кубенского городка, обосновавшегося в устье реки Кубены.