Бимжи вскочила и убежала в темноту. Как мне показалось, с облегчением. Сани удалилась нехотя. Сотница проводила ее взглядом.

— Прежде чем заговоришь, — упредил я ее, — я хочу знать, что с Виталией?

— Она жива, — пожала плечами Дандаки. — Ее сытно кормят. Скрести шкуры — дело тяжелое, работнице нужны силы.

— Вы заставили ее скрести шкуры?! — воскликнул я.

— Это лучше, чем собирать сухой навоз, — заметила сотница. — Там приходится нагибаться, а беременной это трудно. Скрести можно на четвереньках.

Я с шумом выдохнул воздух. Ну, гады вонючие! Только доберусь!

— Я говорила, что ты странный, — сказала Дандаки. — Так переживать за свою самку! Хотя я видела такую любовь. Его звали Луций. Он попал в плен еще до мора. Жил в храме, спал со жрицами. Мада — его дочь. Когда у нее случились первые Дни, Луций забрал Маду к себе и отказался спать с другими женщинами. Ему угрожали, но он настоял на своем. Семя давал, но спал только с возлюбленной. Она родила ему трех сыновей.

— Мальчиков? — удивился я. — Человеческих?

— Они были без хвостов, — подтвердила сотница. — К сожалению, дети умерли — родились слишком слабыми. Но само их появление восприняли как знак Богини. Маду избрали Великой Матерью. Луций помогал ей править. Их боялись…

«У сарм верховная жрица правит Степью, — вспомнил я. — Если, конечно, этими дикарями можно управлять…»

— Теперь Мада умирает, — продолжила сотница.

Я насторожился.

— У нее на теле возникли бурые и черные пятна, их все больше, и они растут в размерах. Зудят. Мада слабеет и очень похудела. Эту болезнь у нас зовут «шикри». От нее умирают.

«Похоже на меланому», — прикинул я.

— Мада не верит в скорую смерть. Считает, что болезнь из-за того, что у нее нет мужчины — молодого и сильного. Он вольет в нее жизнь. Поэтому и вызвала тебя в Балгас. Ты сможешь ее вылечить?

— У нее вздулись узлы под мышками?

Дандаки кивнула.

— Не смогу.

Дандаки вздохнула, как мне показалось, с огорчением.

— Со смертью Мады в Степи случится война. Желающих занять ее место много. Обычай требует, чтобы Великая Мать несла в своих жилах кровь людей, имела чистое, без изъянов тело. Она должна зачать от человека. Таких сарм почти не осталось. Орды станут выдвигать женщин, рожавших от наших мушей, таких хватает, кончится тем, что все передерутся. Будет большая война. Ее можно остановить…

— Позволь, догадаюсь! — перебил я. — Бимжи! Если она забеременеет от меня…

Дандаки кивнула.

— А она не молода для Великой Матери?

— Маду избрали в семнадцать, — пожала плечами Сотница. — Бимжи столько же. К тому же я рядом.

«Ты станешь повелевать Степью из-за спины дочери, — дополнил я мысленно. — Кто бы мог подумать: у кочевников — и такие страсти! Мадридский двор!»

— Ты согласен? — спросила Дандаки.

— Что взамен?

— Я помогу тебе вернуться в Рому — вместе с женой. Мада, как понимаешь, не собирается тебя отпускать.

— Она дала слово.

— Отпустить женщину. Это она сделает — рома ей не нужна. А вот тебя задержат. Даже смерть Мады этого не изменит. Человеческий муш — слишком большая ценность. Его дочери могут претендовать на место верховной жрицы. Орды передерутся за обладание тобой, начнут войну. Могут и зарезать, чтоб не достался врагу. Убийство муша — великое преступление, за такое ломают хребет, но в войну случается.

«Веселенькая перспектива!» — прикинул я.

— Я родила Бимжи от Луция, — сказала сотница. — Мне посчастливилось получить его семя. Он был немолод, и Бимжи стала последней его дочерью. Она кровная сестра Мады, это известно, к тому же не путалась с мужчинами-сармами. Другие успели от них родить, а Бимжи чиста. Ей достаточно забеременеть от человека…

— Поэтому ты привела ее ко мне?

Дандаки кивнула.

— У нее Дни?

Сотница покачала головой.

— Тогда зачем?

— Нужны свидетели, которые подтвердят, что Бимжи спала с тобой.

— Воины из твоей сотни? Им не поверят.

— Тогда дождемся родов. Доказательством станет ребенок.

— Тем временем случится война. В ходе ее Бимжи могут убить. Этого, кстати, захотят в первую очередь. Если нет железного претендента, дорога открыта.

— Ты не глуп, пришлый! — вздохнула сотница.

Но я не знаю другого способа.

— Можно поискать.

Дандаки уставилась на меня единственным глазом.

— Представь себе! У Бимжи наступают Дни, ты собираешь почтенных сарм из тех, кто пользуется доверием. На их глазах Бимжи и… — я закашлялся, мужчина удалятся за дверь или занавес, не знаю, что там у вас найдется, и все слышат характерные звуки. — «Затем гостям вынесут окровавленную простынь», — хотел добавить я, но вовремя спохватился. Девственность как явление в Паксе отсутствует — не предусмотрена местной природой эта деталь у аборигенок. — После чего гости могут убедиться, что Бимжи получила требуемое. Как скоро у вас наступают признаки беременности? Ну, там, живот?

Сотница хмыкнула.

— Сколько женщин ты брал в Паксе, пришлый?

— Одну.

— Рома расточительны! — покачала головой сарма. — Позволить зря тратить драгоценное семя… Ну, так слушай! Когда сарма готова к беременности, она впадает в безумие, которое рома зовут «Дни». Мы говорим: «Анук». Анук может длиться декаду. Получив семя, женщина беременеет, и Анук немедленно прекращается. От беременной исходит особый запах.

— Я не чувствовал его у жены.

— У пришлых плохой нюх! — усмехнулась сотница.

— Достаточный, чтобы ощутить, как вы воняете! — не сдержался я.

— Ты, пока не прыгнул в реку, тоже не пах цветами! — хмыкнула Дандаки. — В Степи негде помыться. Не беспокойся! В Балгасе есть бани, и тебя туда отведут. Если пожелаешь, то вместе с Бимжи.

— Лучше с женой!

— Как скажешь! — пожала она плечами. — Но Бимжи все равно вымоют и умастят маслом. Когда Анук прекратится и от Бимжи запахнет, можешь уезжать. Я позабочусь, чтоб вам не мешали.

Глаз Дандаки блеснул.

— Этого мало, — сказал я.

— Чего хочешь еще? Золото?

— У меня оно есть. Ты дашь слово, что Степь прекратит набеги на Рому.

— Это не просто сделать! — покачала головой Дандаки.

— А кому легко? — развел я руками. — Но я согласен только на этих условиях.

— Я подумаю! — сказала сотница и встала. — Но мне нравится твое предложение, муш!