возьми, Саммерс! Теперь ты довольна?

– Кайл Саммерс? Это имя должно что-то значить для меня?

Антонио вновь попятился, подальше от нее. Он тяжело опустился на стул.

– Может быть, не для тебя. Он мой дядя. Брат моей матери.

– Моя дочь уехала с твоим же дядей? Должно быть, это был удар по твоему самолюбию, Антонио.

Мальчик пожал плечами.

– Он старше, у него есть деньги. Девушкам нравится это дерьмо. В любом случае мы не настолько близки.

– И где же живет Кайл?

Антонио пробормотал нечто неразборчивое.

Ева наступила ему на ногу. Она вдавила свою «шпильку» в кость его лодыжки. Он поморщился.

– Где. Он. Живет.

– Мейберри-стрит, в хорошем районе города.

– Я и не знала, что такой существует.

Антонио прикусил губу, будто собирался заплакать.

– Не говори ему, что я его сдал, – умоляли его глаза. – Копы все равно уже знали.

– Почему ты защищаешь его?

– Ты не знакома с моим отцом.

Ева присела так, чтобы ее лицо было близко к лицу Антонио.

– Нет, не знакома.

Антонио закрыл глаза – так же, как чуть раньше его мать. По какой-то причине демонстрация трусости привела Еву в ярость. Она пнула стол и крикнула:

– Ты даже не представляешь, с кем имеешь дело!

Глаза Антонио оставались закрытыми.

– Пожалуйста! – взмолился он.

Ева схватила свою сумку и выскочила из офиса, оставив Антонио сидеть на месте съежившимся от страха.

Глава восьмая

Констанс ФостерГде-то в Нью-Мехико – наши дни

Я приземлилась в Альбукерке в середине дня и взяла такси до пыльной стоянки подержанных автомобилей, где потратила часть своих уже иссякающих средств на старую белую «Acura Integra», нетронутую ржавчиной и с механической коробкой передач. Продавец был мускулистым мужчиной лет сорока, одетым в клетчатый коричневый жилет с многочисленными карманами и бейсболку «Брейвз». Он передал ключи со скучающим зевком и наблюдал, как я влезаю в свою новую машину, замешкавшись только ради того, чтобы наступить на сороконожку, которая выскочила из-под дорожного указателя.

Многоножки и пустыня. Я уже сильно сомневалась, что мне понравится это место.

Выезжая из Альбукерке, я с восхищением смотрела на горы Сандия, которые вздымались вокруг города. Внушительно и красиво. Но так много бесплодного коричневого цвета! Я поймала себя на мысли, что тоскую по вездесущей зелени Вермонта, и задалась вопросом, что сейчас делает Лайза.

Лайза. Мой близнец. Мы были так близки в детстве – и в то же время так далеки. Как будто Ева следила за нашими отношениями, вмешиваясь всякий раз, когда мы слишком сближались. Целенаправленно или нет, но ее наказания вызвали разногласия между мной и сестрой и лишь подчеркивали различия между нами. Различия, которые мало что значили для меня, но для Евы – целый мир.

Направляясь на северо-запад по 25-му шоссе, я наблюдала, как меняется ландшафт. Коричневый цвет постепенно уступал место зеленому, плоская земля – холмам. К тому времени, как я добралась до Санта-Фе, пейзаж смягчился, а я проголодалась и устала. После трех рыбных тако и диетической пепси я снова была в пути. Но наступила ночь, и оптимизм, который я испытывала, уступил место отчаянию: денег оставалось немного, меня ждало новое место обитания, которое я раньше не видела, а позади остался дом, в который мне практически запретили возвращаться. Я не могла знакомиться с новым жильем в темноте. Ни одна из глупых игр Евы не предполагала такого развития.

Вдалеке вспыхнул неон. Я притормозила у одноэтажного мотеля «Мотортаун», привлеченная вывеской «Есть свободные места» и обещанием кровати. Белая женщина кислого вида с гнилыми передними зубами протянула мне ключ, и я вручила ей 47 долларов наличными. Она открыла было рот (уверена, чтобы попросить кредитную карточку), и я положила на стойку еще десятку.

– Никаких посетителей мужского пола! – предупредила она.

Я улыбнулась:

– Даже не думала об этом.

– Никаких развлечений.

– Только я, никого больше.

Она с коротким кивком отдала ключи и оценивающе посмотрела на мою талию.

– Никаких домогательств к посетителям.

У меня возникло ощущение, что она исчерпала весь свой словарный запас о проституции.

– Ясно. Вообще-то я из департамента здравоохранения.

Пустой взгляд – и я удалилась.

Номер 16 представлял собой сумбур из полиэстерного ковролина, дешевых обоев с оранжевыми цветами и мебели из прессованного картона. Впрочем, простыни выглядели чистыми, а из крана текла прозрачная вода, поэтому, плотно задернув шторы, я разделась и приняла душ. Вытираясь полотенцем в ванной, услышала стук в дверь и щелчок ключа, поворачивающегося в замке. Я схватила футболку, натянула ее через голову и, полуголая и мокрая, встала рядом с дверью. Мое сердце бешено колотилось. Я была неосмотрительна – дешевая задвижка на цепочке болталась, как обмякший член. Она могла бы обеспечить некоторую защиту, если бы я догадалась ее накинуть, заселившись в номер.

– Кто там?! – крикнула я.

Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился мужчина с детским лицом. В одной руке он держал гаечный ключ, а в другой – блокнот. Его глаза буквально ощупывали меня, в них боролись смущение и интерес.

Громкий шум уличного движения проник через открытую дверь.

– Уходите! – снова крикнула я.

Заикаясь, мужчина сообщил мне, что портье послала его починить трубы в моем номере. Чушь собачья. Скорее всего, проверяет меня. Я сказала ему, что с моими трубами все в порядке, и заперла за ним номер. Затем прислонила стул к дверной ручке, натянула джинсы и легла на кровать. Слушала шум проезжающих мимо машин и думала о Еве, пока наконец не заснула.

* * *

Ева была моей приемной матерью. Она была молодой, когда забрала нас из детского дома в Греции. Она изменила мое имя с Константины на Констанс, а имя моей сестры с Лизы на Лайзу, и в довершение заставила нас называть ее «тетя Ева», а не «мама». Мое первое воспоминание о Еве остается туманным и искаженным, как будто я видела ее сквозь пленку воды или завесу дыма. Я помню светлые волосы, зеленые глаза и красный цвет.

Я по сей день ненавижу красный цвет.

* * *

Я добралась до Нихлы в 9:12 на следующее утро. Мои глаза были красными и опухшими от недосыпа и аллергии на пыль, а голова раскалывалась, несмотря на три таблетки ибупрофена и большую чашку кофе. Не знаю, что я ожидала найти. Новые здания, асфальтированные дороги, какую-то модную атмосферу юго-западного Сан-Франциско? Наивно, понимаю.

Нихла оказалась пыльным котлом.

Я ехала по главной улице, осматривая свое новое окружение. Широкая полоса выцветшего асфальта тянулась примерно на полмили через центр того, что считалось городом. По обе стороны приземистые здания из бетона и искусственного самана рекламировали завтрак, обналичивание чеков, лекарства, продукты питания. Каждый четвертый магазин был заколочен и заброшен. Грунтовые дороги отходили влево и вправо от Мэйн-стрит, словно лапки серебряной рыбы[4]. Пожилая женщина стояла на потрескавшемся тротуаре, ее ходунки были украшены тремя пластиковыми пакетами и бумажной копией мексиканского флага.

Я притормозила перед пустой