Через полчаса Мирослава и Никита брели по темным улицам, мирно беседуя, знакомясь. В отличие от местных мужланов, он не давил, не настаивал, и в моменты проявления заботы, поддерживая на мостике или пропуская вперед на узкой тропинке, касался ее осторожно, не наглея.

Возле калитки забора горчичного цвета, что с годами значительно выцвел и облупился, он обнял на прощание, как предполагала Мира, но целоваться не полез, предоставляя ей инициативу. Зря, за все свои двадцать лет Иванова никогда не делала первые шаги, предпочитая быть обожаемой, чем обожать кого-то самой. Исключение осталось дома, в городе, далеко и надолго.

Без Иры засыпалось плохо. Вошкаясь, как вша на гребешке, Мира то и дело распахивала одеяло, а потом вновь в него куталась, вздыхая и матерясь. Лишь с рассветом подруга нырнула в постель, прижимаясь ледяными конечностями к Мире.

— Мелкая потаскушка, — хихикнула Иванова и прижала Иру к себе.

— Наглая ложь, — прошептала та, уткнувшись носом в шею подруги. — Я честная давалка — кто попросит, тому даю.

— Спи уже. Днем надо клубнику оборвать, а то баба Лиза нам ноги вырвет.

День начался в три часа пополудни. Громкая музыка в колонках на крыльце окончательно прогнала сон, и Мира поднялась, потягиваясь руками вверх и удивляясь, как не разлетелся позвоночник.

Яркое солнце одарило теплом, едва она вышла на приступки. В короткой белой футболке и хэбэшных трусах из набора «неделька», какие любила покупать Фрау Маман, говоря, что синтетика— дерьмо, со спутанными волосами и тапками на пять размеров больше нужного, Мирослава озиралась по сторонам в поисках родной души.

В рубашке, явно принадлежащей Ромашке, и коротких шортах, Ира развешивала белье.

— Привет, соня, — улыбнулась подруга. — Щелкни мою любимую песню и иди клубнику собери в палисаднике. На огороде бабка вчера сама корячилась.

— А ты чайник поставь. Тоже мне… жаворонок, — хмыкнула Мира, отмечая на лице Иры еще не сошедший след от подушки.

Любимым треком, конечно, числилась та самая Бритни Спирс, но не вся, а лишь одна песня «Overprotected». Неизменный хит подруги на каждое утро. Много раз подсовывались другие композиции, но бесполезно — выключались моментально.

Рыская кверху задом, в своем почти неглиже, Мирослава собирала плоды, которые через один попадали к ней в рот, и подпевала со всей страстью. Мытьем натуральные продукты не обременялись, так как после неспелых яблок, изгрызенных за много лет, желудок принимал грязь легко. В мыслях ненавистный Горин принудительно заменялся образом Никиты, а пятая точка вырисовывала круги в такт битам.

Неслышно материализовавшаяся за спиной фигура подошла вплотную, и Мирослава четким заученным движением выдала соблазнительный стриптиз: опустив медленно попу до земли, с кошачьей грацией выгнула спину и тут же подняла задницу медленно вверх, потираясь о позади стоящие ноги.

— Ир, как думаешь, Никита целуется хорошо? — хихикнула Мира, почувствовав на бедрах теплые руки подруги и укусив крупную ягоду.

Заподозрила неладное она только после того, как руки сжали ее сильнее, жестче. Руки какие-то не те, что привычны. Тело покрылось мурашками от картин с заезжими маньяками, проникнувшими в чужой дом. Поворачиваться было страшно до чертиков.

— Бес? — раздавшийся в стороне голос Иры отражал клубок из разных эмоций. Мирослава резко разогнулась и отскочила в сторону.

— Кто?! — от увиденного голова Ивановой опасно закружилась, а дыхание потерялось где-то в районе трахеи.

Бодрый, с зачесанными назад волосами, в рваных на коленках светлых джинсах и майке, перед ними стоял Константин Горин.

— Бес? — чувствуя себя Алисой, упавшей в кроличью нору, переспросила Мирослава, переводя взгляд на Иру.

— Знакомься, Славунтич, мой сводный брат Костя, — взяв себя в руки и изобразив на лице насмешку, произнесла подруга. Но через пару секунд повторила имя родственника и уставилась на подругу одурело, с сомнением.

— Что, блядь, за дурной сон?! — выпалила в сердцах Иванова и, стиснув кулаки, бросилась к калитке. — Я буду на сеновале!

— Слава, штаны надень, — ухмыльнулся Горин, скрестив руки на груди.

Слова подействовали, как ушат холодной воды в лицо, вынудив Мирославу застыть, как вкопанную, а потом ринуться в дом, спотыкаясь о порожки, дважды ударившись о косяки и поскользнувшись на линолеуме в прихожей.

Вот уже несколько часов они сидели на сеновале в полном молчании. Как в бреду Мирослава покидала с Ирой дом бабы Лизы, оставляя позади свое спокойствие и сердце. Сквозь призму мутного сознания она слышала, как Бес просил сестру остаться и поговорить, на что та показала ему средний палец, гордо шагая за подругой.

— Славунтич, скажи, что я ошибаюсь, — вдруг простонала Ира, закрывая лицо руками.

— Я бы и рада, но не могу, — пододвинувшись ближе, Мира обняла свою вторую половинку души, целуя в висок.

— Бес и… твой Костя, — все еще старалась осознать Ира. — Охуеть.

— Нарочно не придумаешь, — хмыкнула Мирослава, приглаживая растрепанные локоны Иры. — Сама в шоке.

— Славунтич! — неожиданное озарение отразилось в глазах Иры, делая ее лицо безумным. — Не отдавай его Егоровой. Любимочка моя, свяжи, скрути, приворожи, но не отдавай. Это даже хорошо, что Костя — Бес… Блядь, в смысле, не существо бес, а что-то навроде человека, только ебанутого на всю голову.

— Ир, ты че? Он вообще на меня не смотрит в этом плане. Я же говорила тебе, — поморщилась от досады Мирослава и вздохнула.

— Пойдем к бабке Евдокии, я слышала, она привороты делает, — понизив голос и озираясь по сторонам, настаивала та.

— У тебя крыша окончательно съехала.

— Ты же любишь его, Славунтич…

— А он любит свою Егорову, — парировала Мирослава.

— Конечно! Так сильно любит, что лапы на твою жопу наложил сразу, едва калитка прикрылась, — ехидно протестовала Ира.

— Пф-ф, — прыснула со смеху Иванова. — Я думала, что это ты.

— Мать твою через кувшинчик! — голос деда Василия разнесся по сараю. — Всю скирду разшурудили, охальницы! Ступайте в избу, там бабка творожников со сметаной разжарила.

Хихикая, подруги сползали по скирде, поддерживая друг друга.

— Особливо телесами не елозьте! Давеча ж только подсобрал скирду, ан нет, опять за вилы браться. Выпороть вас, как сидоровых коз! — не унимался дед.

— Дедуль, мы сами потом подправим скирду, не ругайся, — Мирослава обняла старика и поцеловала в щеку.

— Ой, лиса! Геть отседова, пока я метелку не взял!

Вечером, сидя на веранде, Ира красила ногти, а Мирослава, подтянув колени к подбородку, смотрела за соседкой, которая гоняла голожопого ребенка, отказывающегося мыться. Выходить «в свет» они не торопились, негласно, по обоюдному согласию.