— Убью сучку!

Как и ожидалось, Ромка скинул обувь и прыгнул в воду не раздеваясь.

— Рома! — крикнул Горин, едва услышал металлические нотки в голосе друга.

— Ира! — пискнула Мирослава, увидев, как рассекается вода под быстрыми взмахами рук пловца.

Быстро, как юркий зверек, Ира выскочила из воды, схватила вещи и рванула Иванову за руку.

— А вот теперь бежим! — они неслись, как ветер, не разбирая дороги, через поля, слыша только, как кровь и адреналин стучат в висках.

Петляя между домами и путая следы, подруги выбежали к заброшенному саду и юркнули в знакомую стихию. Спустя пять минут, удостоверившись, что погони за ними нет, они отпустили напряжение, хохоча, как ненормальные, лежа на траве под старыми яблонями.

— Все, конечно, супер, Ир… Но как мы теперь на улицу выйдем? — все еще давилась от смеха Иванова, понимая, что сериал только начинается.

К обеду они проснулись на сеновале, сдернув с себя жаркое одеяло, но не спеша покидать ночлежку. Вспоминая приключения прошедшей ночи, решили на время не показываться в общественных местах деревни, а при сигнале «SOS», завидев одного из нежелательных субъектов, прятаться, даже если придется залезть в чужой сортир.

Сказать, что Мирослава не хотела увидеть Горина — соврать. Хотела. Очень. Только смысла в этом теперь совсем не находила, учитывая, что он занят во всех смыслах. Глупое сердце глухо отбивалось на каждую мысль о нем, а в груди неприятно тянуло.

Три дня они пропадали на задворках деревни, а ночами шушукались в сарае, придумывая смешные глупости и хихикая над тупыми шутками.

На четвертый день дед заставил их поливать огород, прицепив поливочный шланг к колонке и навалившись на рычаг подачи воды с папиросой в зубах. В одинаковых халатах, которые привезла им Фрау Маман, объяснив это своей особой любовью к ежикам на принте, они выполняли указание старшего. Ира поливала, а Мирослава дергала травку, которую именовали сорняком.

— Ирка, а ну окати непутевую водицей. Ее солнцем припекло, видать, — дед Василий поправил кепку на ушах. — А ты прекращай топтать помидоры, тудыть твою мать!

Ледяная вода обрушилась на Миру тысячами иголочек, моментально ставя колом все: от макушки до пяток, в том числе волосы на теле. Мечась по сторонам, вереща, как полоумная, она пыталась скрыться, но Ира проворная, а бойкие комментарии деда только подзадоривали.

— Так ее, Ирка! Поливай шибче шельму! Ритка, иди послухай, у твоего отродья голос прорезался.

— Я… вас не прощу! — пища, закрывалась от воды Мира. — Ира, я тебя ночью с сеновала скину… гадина!

Рванув к калитке, потому что сил уже не осталось, она попала в горячие руки Горина, который прижал ее к себе и заслонил от лейки, принимая на себя потоки холода. И она застыла, не сводя глаз с его лица.

— Костик! — встрепенулся дед и отошел от колонки, перекрыв воду. — Чаво так долго шел? Заплутал что ль?

Не сразу Костя отпустил свою добычу, свалившуюся в руки, смотрел и смотрел, будто боялся потерять из вида, а потом произнес тихое «черт!» и разжал руки.

— Дела были, Василий Тимофеевич, но я не с пустыми руками, — гость протянул руку, вручая довольному старику бутылку «беленькой».

— Уважил, стерьвец. Ну, пойдем, посидим, погуторим. Токма, тебе надо обтереться, а то на гуся похож, — на радость застывшим от неожиданности девушкам дед Василий увел Горина в дом.

Когда и как уходил Бес, девушки не знали, потому что убежали к чертовой матери подальше. В знак солидарности Ира отдала свой сухой халат подруге, а сама надела мокрый, предварительно отжав. Бродили они долго. Одежда успела высохнуть, а едва вернулись, загнала их Фрау Маман в истопленную баньку, да так отходила дубовым веничком, что выползали они со слабым верещанием: «Помогите, кто-нибудь».

Распаренные и уставшие, они лежали на сене, в куче одеял, покрытых сатиновой белой простыню, и пялились в дощатую крышу, сквозь прорехи которой подмигивали звезды. Легкие белые ночные рубашки и распущенные волосы, разметавшиеся по подушкам, набитым лебяжьим пухом, делали их похожими на нимф.

— Так бы и лежала тут с тобой вечно, — тихо сказала Ира.

— И я тебя люблю, — улыбаясь, отозвалась Мирослава.

— А я люблю сильнее, — сбоку показалась голова Ромашки, и от неожиданности подруги закричали так, что половина деревни перематерилась, укладываясь на другой бок в кроватях.

— Ебанулся?! — набросилась Ира на несчастного Ромео. — Да у меня чуть инфаркт не случился!

— Пупс, ты такая лапочка, когда злишься, — с настойчивостью танка Рома залез на сеновал и улегся рядом со своим орущим чудом, обнимая, целуя. — Соскучился по тебе, пиздец как… Мира, иди погуляй, а…

— Не вздумай уходить, — прошипела Ира, шлепая по рукам Ромашку. — А ты, боров, вали отсюда!

— Не зли меня, Пупс, — рыкнул Ромео. — Из-за тебя мы с Бесом чуть не отмудохали Шелехова, а потом три дня пытались выяснить, где вы прячетесь. Я на взводе.

— Дебил, — тихо хихикнула Ира, позволяя обнять себя крепче.

— Пойду-ка я папу Геру повеселю новым анекдотом, — прокашлялась Мира, сползая со стога сена.

— Славунтич! А ну вернись, — крикнула подруга. — Ромашка, вот вечно ты невовремя.

Чуть не порвав лицо от улыбки, Иванова тихо прикрыла дверь сарая и собралась в дом, прикидывая, как сегодня окрестит ее дедушка Вася за шатания среди ночи.

— Прокатимся? — в спортивках, футболке и с взъерошенными волосами Костя выглядел дерзким, домашним и чертовски привлекательным.

— Нет. Меня мама ждет, извини, — пытаясь успокоить перешедшее в бешеный ритм сердце, Мирослава отступила на шаг назад. Напугал он ее сильно, останется заикой или нет, теперь только время покажет.

— Не позорь семью, пиздаболка! — из темноты рявкнул бодрый голос Фрау Маман. — Ивановы не ломаются!

— Мам! — задыхалась от возмущения и смущения Мира.

— Костенька, к утру верни, а то папа Гера режим «цербера в поиске» включит, — глухо хлопнула калитка за удаляющимися шаркающими шагами.

Сделав шаг к Мирославе, Костя почти касался ее груди, отчего та вновь отступила и уперлась спиной в деревянный сарай. Он подошел и оперся ладонями о стену по обе стороны от ее головы, нависая, даря легкое тепло своей близостью.

— Хочу поцеловать тебя, Слава… Позволь мне, — выдохнул ей на ухо и словно дикий зверь стал вдыхать ее запах, ласкаясь носом о шею, волосы, щеки. Ноги Миры становились ватными, тяжелыми, каждое касание отдавалось разрядом тока во всем теле. Она млела, пьянела, улетала.

Его губы нежные, осторожные. Он слегка ими прихватывал, то нижнюю, то верхнюю ее губу, смакуя, знакомясь. Едва почувствовал робкий ответ, вдавил своим телом Миру в стену, сминая губы, проникая в рот языком, правильно, идеально, вылизывая уголки ее рта, поочередно прикусывая губы, в момент разжигая мучительно сладко и тягуче, и тут же срываясь в необузданную стихию, подчиняя себе безоговорочно, вырывая ее стон на каждое касание. Руки обнимали горячо, голодно, оглаживали каждый изгиб, сжимали до боли ее тело, но следом возвращали нежность, периодически сжимая в кулаках тонкую ткань сорочки.