В течение утра сегодня приезжал ко мне два раза статс-секретарь Танеев [великий человек на малые дела] по случаю полученного им от государя приказания заготовить указы об увольнении от должности графа Лорис-Меликова, о замещении его графом Игнатьевым и о назначении на место последнего министром государственных имуществ статс-секретаря Островского. На панихиде встретил Игнатьева; ему, видимо, совестно и неловко.

4 мая. Понедельник. После обычного моего приема в канцелярии Военного министерства отправился в Государственный совет. Абаза присутствовал еще в этом заседании; об увольнении же графа Лорис-Меликова и назначении на его место Игнатьева указ уже подписан.

Государь приезжал на панихиду по скончавшемся принце Ольденбургском.

5 мая. Вторник. Сегодня я поехал в Гатчину с твердым намерением заговорить с государем об увольнении меня от должности. Ехал я туда в обществе с Гирсом, Игнатьевым и Островским. Последние двое представлялись в первый раз в своих новых званиях. Игнатьев не мог не заметить перемены в моем обращении с ним; едва приехали мы в Гатчину, он пришел ко мне с объяснениями, уверяя, что старался всеми силами отклонить от себя новое назначение, и при этом наговорил целый короб всякой лжи. Я отвечал откровенно, что дело не в назначении его, а в слухах, дошедших до меня, будто он заодно с Победоносцевым вел дело о злополучном манифесте и, стало быть, участвовал в прискорбной интриге против Лорис-Меликова. Игнатьев опровергал это подозрение.

По окончании доклада государю о текущих делах я завел речь о предполагавшемся назначении графа Гейдена в Финляндию и ходатайствовал о назначении его вместе с тем членом Государственного совета. Разговор этот навел государя на объяснения, которых давно уже я ожидал: мне предложено было место наместника и главнокомандующего на Кавказе. Согласно принятому мною решению, я положительно отклонил это назначение, сославшись на свои лета, утомление физическое и нравственное, и просил уволить меня от настоящей должности военного министра. Государь сказал, что затрудняется в выборе лица для замещения великого князя Михаила Николаевича на Кавказе и в случае моего туда назначения предполагает сохранить за мной и звание наместника. Однако же я настоял на просьбе отпустить меня на отдых после 20-летнего управления министерством. Государь, выслушав меня кротко и спокойно, закончил разговор словами: «Дайте мне подумать и переговорить с Михаилом Николаевичем».

После того я оставался еще при докладе Гирса, и затем государь простился со мной совершенно любезно и без малейшего знака неудовольствия. По всему видно, что заявление мое не было для него неожиданностью.

6 мая. Среда. Целый день не выходил из дому, что редко бывает со мной. Утром принимал депутацию черногорскую, присланную для приветствования государя со вступлением на престол. Депутация состоит из 10 человек, все молодцы на подбор, все украшены нашими георгиевскими крестами. В голове – давнишний наш приятель Божидар Петрович и тесть князя Николая воевода Петр Вукотич. Беседа наша велась частью на русском и черногорском языках, частью – через Божидара Петровича на французском. Черногорцы в несколько приемов выражали мне признательность князя и народа черногорского за личное мое содействие снабжению их во время войны оружием и хлебом.

Заезжал ко мне граф Лорис-Меликов. Он уже очистил казенную квартиру и готовится к отъезду за границу; старается казаться веселым и довольным своею свободой; но беспрестанно проглядывают чувства негодования и скорби о теперешнем обороте дел. Действительно, с каждым днем узнаешь новые странные [сумасбродные] факты, не обещающие ничего доброго в будущем. В «Правительственном Вестнике» напечатан сегодня циркуляр нового министра внутренних дел, сочиненный, как говорят, вчера же в Гатчине. Простодушные люди говорили мне об этом новом документе с похвалой; я же нашел в нем одну риторику, только фразы, уместные более в проповеди, чем в министерском циркуляре. Граф Лорис-Меликов между прочим сказал мне, что Бунге получил от государя повеление неотлагательно вступить в управление Министерством финансов; надобно полагать, что насчет Абазы что-нибудь насплетничали. Сплетни и интриги процветают.

С юга России продолжают приходить известия тревожные о народных буйствах и беспорядках: успокоится в одном месте, начинается в другом…[111] По многим признакам можно догадываться, что есть скрытая руководящая рука, которая мало-помалу может дать другое направление разнузданной массе.

7 мая. Четверг. В «Правительственном Вестнике» напечатано уже об увольнении Абазы и вступлении Бунге в управление Министерством финансов.

Великий князь Михаил Николаевич заехал ко мне, чтобы проститься перед отъездом на Кавказ, где он намерен пробыть около месяца. Узнав вчера от государя о моем отказе принять должность наместника и главнокомандующего, он упрекнул меня и уговаривал принять предлагаемую должность, уверяя, что мне там вовсе не будет трудно справиться и что в тамошнем порядке управления всё может быть оставлено без изменений. Я не мог, конечно, ответить, что было бы недобросовестно с моей стороны оставить управление краем в настоящем его расстройстве [в которое оно пришло за время его пребывания у власти], и оправдывал свой отказ утомлением, необходимостью отдыха. Однако ж воспользовался случаем, чтобы высказать великому князю опасения мои за военную часть, если преемник мой вздумает ломать всё, что было сделано в течение двадцатилетнего моего управления Военным министерством.

Намерение мое оставить пост военного министра уже сделалось известно многим. Ближайшие сотрудники мои уже встревожены, и сегодня я имел по этому случаю объяснения с графом Гейденом, графом Баранцовым, Кауфманом, Скворцовым и Философовым. Граф Гейден не остается ни в каком случае и нанял уже частную квартиру.

8 мая. Пятница. Похороны принца Ольденбургского. Процессия шла от дворца принца кружным путем, останавливаясь перед Училищем правоведения и Мариинской больницей, и достигла станции Балтийской железной дороги только во втором часу; отсюда гроб перевезен по железной дороге к Сергию[112], где и погребен в семейном склепе. Государь не присутствовал в процессии, а приехал из Гатчины прямо к Сергию, что было совершенно непредвиденно; узнали мы об этом, только съехавшись уже в назначенный час (10 часов утра) во дворец принца. Вся свита ехала верхом, как бы за государем. В толпе, собравшейся в огромном числе вдоль всех улиц, принимали за государя ехавшего за колесницей великого герцога Ольденбургского [Николая-Фридриха-Петра].

Погода была необыкновенно теплая; в полдень температура доходила до +19°, но к вечеру понизилась чуть не до нуля.

По возвращении моем с церемонии посетили меня новый министр государственных имуществ Островский, граф Лорис-Меликов, новый испанский посланник Кампо-Саградо и прежний, оставляющий нас добродушный Рибера. С Островским я имел продолжительный разговор о теперешнем положении дел; он порицал и графа Лорис-Меликова, и особенно Абазу за то, что они оставили свои посты, и при этом заметил, что уход графа Лорис-Меликова был неизбежен якобы потому, что государь, встретив с его стороны противодействие изданию известного манифеста, потерял к нему доверие. Островский, очевидно, примкнул к группе гатчинских дельцов. [Не сомневаюсь, что мои откровенные заявления будут переданы куда следует и даже, вероятно, в искаженном виде, но мне бояться нечего: готовясь сойти со сцены, я могу оказать последнюю услугу отечеству, высказывая в высших влиятельных сферах полную правду.]