Граф Лорис-Меликов передал мне свой последний разговор с государем, которому он вчера откланивался. В разговоре этом его величество упоминал и обо мне, ставя меня заодно с графом Лорис-Меликовым и Абазой в число представителей воображаемой либеральной партии, не сочувствующей принципу самодержавия. Государь весьма откровенно высказал, что в настоящий момент, когда вся задача состоит именно «в укреплении самодержавной власти», мы трое непригодны ему, но впоследствии, когда настанет время приступить опять к государственным реформам, тогда и мы можем быть снова призваны к деятельности (?!).

Кроме того, государь говорил Лорис-Меликову о моем отказе от предложенной должности на Кавказе, не упомянув, однако же, что я вместе с тем просил увольнения от должности военного министра; а также упоминал о необходимости каких-то значительных преобразований в военном ведомстве, на которые я, конечно, не могу согласиться. Не имея повода усомниться в верности переданных мне Лорис-Меликовым разговоров, крайне удивляюсь, что государь не понял моих настойчивых просьб дать мне полный отдых. В том же смысле и великий князь Михаил Николаевич передавал мне свой разговор с государем обо мне. Стало быть, тут явное недоразумение, которое постараюсь скорее разъяснить.

Всё переданное мне графом Лорис-Меликовым окончательно укрепляет мое решение оставить служебную деятельность. Но как прискорбно знать вперед, что с уходом моим начнется в Военном министерстве ломка здания, стоившего двадцатилетних непрерывных трудов. В чем бы ни заключались замышляемые переделки в нашем военном устройстве, во всяком случае теперешнее стройное здание будет расшатано на десятки лет.

9 мая. Суббота. Утром ездил к великому князю Михаилу Николаевичу, чтобы проститься с ним; он уезжает на Кавказ сегодня вечером. Принял он меня вместе с графом Лорис-Меликовым, поэтому разговор был общий, бессодержательный. Позже заехал я к Александру Аггеевичу Абазе, который собирается ехать за границу на будущей неделе, откланявшись государю в будущий понедельник. Потом были у меня Бунге, по случаю назначения его управляющим Министерством финансов, и Обручев, который прочел мне полученное им письмо от флигель-адъютанта Шепелева из Вены касательно совершающегося в Болгарии переворота. Шепелев смотрит на эти события с очень мрачной точки зрения.

Дела болгарские невольно навели разговор с Обручевым на собственное наше современное положение, и когда мы затронули будущность, ожидающую военное ведомство с моим удалением, то оба были глубоко растроганы. В последние годы Обручев был для меня одним из самых полезных и даровитых сотрудников. Если с выходом моим устранят и его, если не воспользуются таким человеком, каких у нас очень немного, то будет и жалко для России, и постыдно для нового правительства.

11 мая. Понедельник. Сегодня последнее заседание настоящей сессии Государственного совета. Приехав туда, я заметил, что между некоторыми членами и статс-секретарями происходило какое-то шушуканье, и вскоре узнал, что речь шла о неожиданном решении государя по делу об уменьшении выкупных платежей с бывших помещичьих крестьян. Государь решил согласно с мнением трех членов Соединенных департаментов (Игнатьева, Островского и Победоносцева) против большинства и вопреки единогласному мнению общего собрания! Такое решение произвело общее смущение и удивление: председатель совета великий князь Константин Николаевич сказал мне, что затрудняется даже формулировать высочайшую резолюцию, так как разногласие в департаментах по одной части дела не нашло места в окончательном постановлении общего собрания. Дело в том, что в этом собрании говорил против законопроекта (и то лишь по одной частности) только граф Шувалов, который при отобрании голосов не был никем поддержан. Игнатьев же и Островский даже не раскрывали рта, а Победоносцев вовсе не присутствовал в заседании; именно в этот самый понедельник он занимался в Гатчине сочинением пресловутого манифеста. По всем вероятиям, он и воспользовался случаем, чтобы растолковать дело по-своему.

Таким образом, внушения одного интригана переиначивают работу целой комиссии специалистов, прошедшую через Соединенные департаменты и единогласно одобренную общим собранием Государственного совета! Стоит ли после того рассуждать и спорить в заседаниях!

Великий князь Константин Николаевич сегодня же вечером уезжает в Крым. Он не скрывает своего негодования, хотя не теряет еще надежды на лучшие времена. «Теперь же, – сказал он мне, – человек, самого себя уважающий, не может здесь оставаться».

Сегодня утром Абаза откланялся государю, но мне еще неизвестно о том, как обошлось его представление.

Говорят, что место военного министра предлагали Альбединскому, который будто бы отказывается.

12 мая. Вторник. Сегодня при докладе моем государь был разговорчивее обыкновенного и даже обходительнее, несмотря на то, что мне пришлось по нескольким докладам, возвращенным от него вчера с отказами в разрешении, объяснить ему неправильность его резолюций и просить об изменении их. Довольно долго государь говорил о предположениях своих относительно перемен в форме обмундирования, и так как все эти предположения вообще клонятся к облегчению и упрощению военного костюма, то я и не мог иначе выражать свое мнение, как в смысле полного сочувствия. Но после всего я решился снова навести речь на свою просьбу об увольнении от должности. Государь, видимо, ожидал моего вопроса и сказал мне:

– Я очень сожалею, что должен лишиться вашей опытности. Но что же делать? Не считаю себя вправе удерживать вас и понимаю, что вам нужно отдохнуть и поправить свои силы, истощенные 20-летним трудом.

– Могу ли я рассчитывать, что увольнение мое последует в скором времени?

– А как вы желали бы?

– Как только изволите признать возможным.

– Но кому же вы могли бы передать временно управление министерством?

– Обыкновенно при временных отлучках передавал я бóльшую часть своих обязанностей графу Гейдену, но в настоящее время граф Гейден сам просит об увольнении, о чем я уже ходатайствовал перед вашим величеством.

– Да, на это я уже и согласился, имею в виду назначить графа Гейдена членом Государственного совета, а потом – генерал-губернатором финляндским, но кто же старший после графа Гейдена?

– Всех старше, и даже старше самого графа Гейдена, граф Баранцов, а затем Исаков и Кауфман. Но позвольте доложить вашему величеству, что я нахожу крайне неудобным для хода дел передавать министерство кому-нибудь на короткое время; было бы гораздо лучше, если б ваше величество прямо назначили мне преемника, который и вступил бы во все права и обязанности министра.

– Но в настоящее время я не остановился еще ни на ком.

Несколько секунд молчания. Я был несколько удивлен, услышав о готовившемся уже в течение нескольких недель замещении меня, и решил прямо поставить вопрос.

– В городе много говорят об Альбединском.

– Да, я знаю; но мне кажется, что он не совсем годится на такую важную, обширную и сложную должность. Боюсь, что он несколько легко смотрит на дела.