Кипя энтузиазмом, в кадре появляется мисс Хук.

– Ну разве не интересно, Алфред? – восклицает она.

– Очень, – учтиво отвечает доктор Пул.

– Увидеть Yucca gloriosa[96] на ее родине, в естественной обстановке – ну кто мог предположить, что нам представится такой случай? И Artemisia tridentata[97]!

– На Artemisia еще есть несколько цветков, – замечает доктор Пул. – Вы не заметили в них ничего необычного?

Мисс Хук разглядывает цветки, потом отрицательно качает головой.

– Они гораздо крупнее тех, что описаны в старинных учебниках, – с явно сдерживаемым волнением говорит он.

– Гораздо крупнее? – повторяет она. Ее лицо оживляется. – Алфред, неужели вы думаете?..

– Готов поспорить, – кивает доктор Пул, – это тетраплоидия. Вызвана гамма-облучением.

– О, Алфред! – в восторге восклицает мисс Хук.

Рассказчик

В своем твидовом костюме и роговых очках Этель Хук являет собой образец необычайно цветущей, удивительно расторопной и чрезвычайно английской девушки – на такой вам и в голову не придет жениться, если только вы сами не столь же цветущи, не в той же мере англичанин и не расторопны в еще большей степени. Видимо, именно потому в свои тридцать пять Этель еще не замужем. Еще нет, но она смеет надеяться, что скоро положение изменится. И хотя милый Алфред еще не сделал ей предложения, она точно знает (и знает, что он тоже знает): его матери этого очень хочется, а ведь Алфред – образцово послушный сын. К тому же у них так много общего: ботаника, университет, поэзия Вордсворта. Она уверена, что, прежде чем они вернутся в Окленд, обо всем уже будет договорено – скромная церемония, совершенная милым доктором Трильямсом, медовый месяц в Южных Альпах, возвращение в чудный домик в Маунт-Идене, а через полтора года первый ребенок…

В кадре остальные члены экспедиции, карабкающиеся на холм с нефтяными вышками. Идущий впереди профессор Крейги останавливается, утирает лоб и пересчитывает своих подопечных.

– А где Пул? – спрашивает он. – И Этель Хук?

Кто-то делает движение рукой, и на дальнем плане мы видим фигурки ботаников.

В кадре снова профессор Крейги: он прикладывает руки рупором ко рту и зовет:

– Пул! Пул!

– Чего вы не дадите им немножко полюбезничать? – добродушно осведомляется Кадворт.

– Вот еще! Полюбезничать! – насмешливо фыркает доктор Шнеглок.

– Но ведь она явно к нему неравнодушна.

– Где двое, там и шашни.

– Уж будьте уверены, она заставит его сделать предложение.

– С таким же успехом можно ожидать, что он переспит с собственной матерью, – многозначительно замечает доктор Шнеглок.

– Пул! – снова кричит профессор Крейги и, повернувшись к остальным, раздраженно добавляет: – Терпеть не могу, когда кто-то отстает. В незнакомой стране… Кто его знает…

И снова принимается орать.

В кадре опять доктор Пул и мисс Хук. Услышав крики, они отрываются от своей тетраплоидной Artemisia, машут руками и спешат вдогонку остальным. Внезапно доктор Пул замечает нечто, заставляющее его громко вскрикнуть.

– Смотрите! – Он указывает пальцем.

– Что это?

– Echinocactus hexaedrophorus[98], да какой красивый!

Средний план: доктор Пул замечает среди зарослей полыни полуразрушенный домик. Крупный план: кактус у двери между двумя камнями. В кадре снова доктор Пул. Из висящего на поясе кожаного футляра он достает длинный и узкий садовый совок.

– Вы хотите его выкопать?

Вместо ответа он подходит к кактусу и присаживается на корточки.

– Профессор Крейги рассердится, – протестует мисс Хук.

– Догоните и успокойте его.

Несколько секунд мисс Хук озабоченно смотрит на доктора Пула.

– Мне так не хочется оставлять вас одного, Алфред.

– Вы говорите, словно я пятилетний ребенок, – раздраженно отвечает он. – Ступайте, я сказал.

Он отворачивается и принимается выкапывать кактус.

Мисс Хук подчиняется не сразу, а какое-то время молча смотрит на него.

Рассказчик

Трагедия – это фарс, вызывающий у нас сочувствие, фарс – трагедия, которая происходит не с нами. Этакая твидовая и радостная, цветущая и расторопная мисс Хук – объект самого легкого сатирического жанра и вместе с тем субъект личного дневника. Какие пылающие закаты видела она и безуспешно пыталась описать! Какие бархатные, сладострастные летние ночи! Какие чудные, поэтичные весенние дни! И, разумеется, потоки чувств, искушения, надежды, страстный стук сердца, унизительные разочарования! И вот теперь, после всех этих лет, после стольких заседаний комитета, стольких прочитанных лекций и проверенных экзаменационных работ, теперь наконец, двигаясь Его неисповедимыми путями, она чувствует, что Бог сделал ее ответственной за этого беспомощного и несчастного человека. Он несчастлив и беспомощен – потому-то она и любит его, безо всякой романтики, конечно, совсем не так, как того кудрявого негодяя, который пятнадцать лет назад лишил ее покоя, а потом женился на дочери богатого подрядчика, но любит тем не менее искренне, крепко, покровительственно и нежно.

– Ладно, – наконец соглашается она. – Я пойду. Но обещайте, что вы недолго.

– Конечно, недолго.

Она поворачивается и уходит. Доктор Пул смотрит ей вслед, затем, оставшись один и облегченно вздохнув, снова принимается копать.

Рассказчик

«Никогда, – повторяет он про себя, – никогда! И пусть мать говорит что угодно». Он уважает мисс Хук как ботаника, полагается на нее как на организатора и восхищается ею как особой возвышенной, тем не менее мысль о том, чтобы стать с нею плотью единой, так же невозможна для него, как, скажем, попрание категорического императива.

Внезапно сзади, из развалин домика, преспокойно выходят трое мужчин злодейской наружности – чернобородых, грязных и оборванных; несколько секунд они стоят неподвижно, а потом набрасываются на ничего не подозревающего ботаника и, прежде чем тот успевает вскрикнуть, заталкивают ему в рот кляп, связывают руки за спиной и утаскивают в лощину, подальше от глаз его спутников.

Наплыв: панорама южной Калифорнии с пятидесятимильной высоты, из стратосферы. Камера приближается к земле; слышен голос Рассказчика.

Рассказчик