Обезьянам такое поведение понять трудно. Самец обезьяны не принимает в расчёт сравнительную красоту самки. Для него самка есть самка. Уродливых обезьян не бывает. Мужчины, напротив, смотрят на женщин и как на представительниц другого пола, и как на индивидов, которые могут быть менее или более красивы. Высокоразвитая таксофилическая потребность проникает во все сферы жизни мужчины, он безжалостно классифицирует и раскладывает по полочкам всё, что видит, и женщины тут — не исключение. В результате привлекательная женщина может отличаться от непривлекательной чуть по-другому изогнутым носом или несколько иной кривизной щеки.

Очевидно, что с практической точки зрения пропорции частей лица или, если уж мы об этом заговорили, размер груди с точностью до сантиметра совершенно не влияют на качества женщины как долгосрочного партнёра. Тем не менее, именно эти незначительные детали являются для мужчины существенными свойствами понятия «красота» и зачастую играют важную роль при выборе «своей половины».

Вторжение на эротическую арену влиятельных эстетических предпочтений существенно изменило жизнь человека. С одной стороны, мы наблюдаем расцвет пластической хирургии и косметологии, благодаря которым женщины получили способность выглядеть более привлекательными. Женщина может отвратительно готовить, быть плохой матерью, вести себя крайне эгоистично — и при этом демонстрировать всем своим внешним видом, что она будет супругой отменного качества. С другой стороны, мы видим клубы для одиночек, на время дающие приют многим брошенным и отвергнутым женщинам, которые могут отлично готовить, быть замечательными матерями и обладать превосходными душевными качествами, но всё равно остаются одинокими и не выходят замуж всего лишь из-за своих неброских лиц или некрасивых фигур. (Само собой, всё это верно и в отношении мужчин — женщины часто предпочитают приятным некрасивым мужчинам неприятных, но красивых.)

Если бы эта тенденция была безусловной, в конце концов, между «красивыми людьми» и «уродливыми людьми» образовалась бы пропасть, поскольку красавцы женились бы на красавицах, а некрасивые — на некрасивых, и их отпрыски становились бы сверхкрасивыми или сверхбезобразными. Этого не происходит по нескольким причинам, не в последнюю очередь потому, что «богатое уродство» часто оказывается более предпочтительным, нежели «бедная красота». Кроме того, когда наступает пора принимать решение и выбирать партнёра, многие индивиды предпочитают не доверять своему чувству прекрасного и берут в расчёт более объективные критерии, даже если всю жизнь расточали похвалы привлекательным телам. Выбрав партнёра, они могут продолжать оценивать других людей — кинозвезд, красоток из рекламных роликов, просто прохожих — с эстетических позиций, однако делают это в мире своих фантазий и не позволяют чувству прекрасного вторгаться в отношения со спутником или спутницей жизни.

Перейдя к вопросу искусственно созданной красоты, мы попадем в область, которую принято именовать «искусством». Искусство лучше всего определить как красоту, созданную руками человека. Оно бытует в двух основных формах: искусство-действие и искусство-объект. В первом случае мы наблюдаем эстетически значимое событие, во втором — эстетически значимый предмет. В обоих случаях мы оцениваем искусство, сравнивая и классифицируя (как и в случае с естественной красотой) ключевые свойства данного действия или объекта. Разница состоит в том, что, оценивая элемент окружающей среды, мы просто выбираем его из числа прочих элементов. Мы не причастны к его появлению, мы всего лишь его обосабливаем. Оценивая искусство, мы, напротив, сами же его и творим.

Здесь возникает новая проблема: как создать такое произведение искусства, чтобы его свойства дарили людям наслаждение. Если, например, мы собираемся любоваться дикими животными или полевыми цветами, от нас не требуется ничего создавать. Животные и цветы уже существуют, их создала эволюция. Но если мы хотим написать песню или нарисовать картину, нам самим придется сыграть роль эволюции для произведений, которые мы создаем.

Художник, всматривающийся в чистый холст, и композитор, сидящий перед безмолвным фортепиано, ощущают, прежде всего, ответственность. Они начинают с нуля — или, точнее, с бесконечности. Теоретически они могут выбрать абсолютно любую тему, нарисовать любой предмет, сыграть любую последовательность нот. Человек искусства по сравнению с индивидом, любующимся естественной красотой, решает особую задачу. Как он делает выбор?

Обычно в такой ситуации люди искусства сразу накладывают на себя жёсткие ограничения. Иными словами, они выбирают форму произведения. Им сгодится любая, допускающая большое количество вариаций. Художнику ничего не стоит изобразить элемент окружающей среды, например, дерево; композитору — украсть мелодию у поющей птицы. С другой стороны, художник может взять за основу геометрический узор какой-нибудь геологической структуры. Начав экспериментировать с формой, заимствованной у природы, он может затем менять его так, как ему захочется, пока картина не перестанет быть похожей на исходный рисунок, превратившись в абстракцию. Музыка прошла этот путь давным-давно. Живопись и скульптура, напротив, начали использовать возможность абстрагироваться от природы лишь в последнее время.

Подражает ли художник природе или пишет новаторские абстракции, его работа оценивается, в конечном счёте, не по каким-то абсолютным критериям, а по тому, насколько искусную вариацию на выбранную тему ему удалось создать. Красота картины зависит от того, сумел ли художник избежать наиболее очевидных, топорных решений, удалось ли ему воплотить на холсте «смелую», «тонкую», «забавную» или «удивительную» вариацию на тему, не разделавшись при этом с самой темой. Такова истинная природа искусственной красоты. В эту игру люди выучились играть в совершенстве.

Леворукость против праворукости

По большей части поведение человека асимметрично. Эту асимметрию, или латеральность, мы можем наблюдать всякий раз, когда одна половина нашего тела действует активнее, чем другая. Всякий раз, когда мы машем рукой, подмигиваем, похлопываем кого-то по плечу, размахиваем кулаком, поднимаем бровь, смотрим в телескоп, складываем на груди руки или скрещиваем ноги, мы вынуждены предпочесть одну сторону тела другой. Каждое такое действие требует недвусмысленного выбора (как правило, он делается мгновенно и неосознанно), при этом полушария мозга активизируются по-разному. Нерешительность и бездействие равны неэффективности.

Впервые проблема выбора возникает в детстве, и мы решаем её довольно сложным образом, в несколько этапов. В возрасте 12 недель младенцы обычно владеют обеими руками одинаково хорошо. Через четыре недели они начинают отдавать предпочтение левой руке, ещё через восемь недель снова используют обе руки. В возрасте 28 недель они начинают пользоваться преимущественно правой рукой. Достигнув возраста 32 недель, они вновь возвращаются к билатеральности. Проходит четыре недели — и всё меняется: большая часть младенцев пользуется теперь в основном левой рукой. Между сороковой и сорок четвёртой неделями преимущество опять получает правая рука. В возрасте 48 недель часть младенцев решает, что главная рука — левая, а между пятьдесят второй и пятьдесят шестой неделями правая рука выигрывает битву за доминирование.