Но тот же самый отрезок истории показывает, насколько много его теория о созидательном разрушении упускает из виду. Начнем с того, что Шумпетер не смог верно оценить, до какой степени государство в состоянии препятствовать естественному циклу инноваций, защищая монополиста от его потенциальных соперников. С того момента, как правительство поставило конкуренцию с AT&T вне закона, стало совершенно ясно: монополист начнет стремиться заполучить защиту государства от конкуренции, заранее покоряясь регуляции во имя общественных интересов. В большинстве случаев (будь то завоевание телевидения в 1930-х гг. или сопротивление Bell антимонопольному процессу в 1950-х гг.) монополисту удавалось исполнить хотя бы часть из своих заветных желаний, прося о них в интонациях, демонстрирующих озабоченность судьбами общества, либо вызываясь делать работу, для выполнения которой государству пришлось бы в противном случае повысить налоги. Идеи Шумпетера сформировались на заре регулирующего государства, и его работы не вполне отражают регуляторную ловушку, хитрый стиль борьбы, при котором регуляция может стать не запретом монополиста, а его секретным оружием. Это та реальность, о которой стоит почаще вспоминать приверженцам экономической свободы, слепо потворствующим монополии. Ведь именно их любимые монополисты стремятся и добиваются того самого типа государственного воздействия, который так не терпят либертарианцы.

Второе крупное упущение Шумпетера — его вера в то, что монополист, по сравнению с конкурентным рынком, является лучшим проводником инноваций, — уже стало совершенно очевидным. Опровержения этого аргумента содержатся еще в работах экономиста Кеннета Эрроу{407}. Но мы можем пойти глубже и заметить: Шумпетер не только переоценил заинтересованность монополиста в инновациях, но и недооценил влияние на инновации супермонополий по сравнению с монополией одного рынка. Его видение следующих одна за другой монополий, видимо, подразумевало, что основатель подрывной отрасли всегда одержит верх, невзирая на то, какие силы ему противостоят. Однако монополист, обладающий преимуществами масштаба нескольких рынков, может выстроить такие защиты, что они будут работать если не вечно, то по крайней мере многие-многие годы. Чем меньше предпринимателей, тем меньше продукт совершенствуется и тем меньше инноваций в принципе.

Но ошибаться в нескольких пунктах не так уж страшно. Несмотря на это, модель роста по Шумпетеру остается в целом лучшей теорией движущих сил преуспевающей экономики. Она даже объясняет, что отличает культурно застойные общества от пышущих жизнью и энергией. Однако его предсказания относительно созидательного разрушения и постоянной смены состояний в итоге относительны. Как механика Ньютона, они могут объяснить множество наблюдаемых явлений, но только в определенных условиях. Это ни в коем случае не отрицание проницательности выводов Шумпетера. Мы всего лишь признаём, что его концепция инновационного Цикла гораздо менее естественна и неизбежна, чем он думал.

Если мой призыв к внедрению Принципа разграничения кажется предложением провести ревизию текущих подходов к информационным индустриям в США и за границей или даже чем-то претендующим на конституционную поправку, то позвольте мне заметить, что это не так. На самом деле важность разграничения уже отражена, пусть непоследовательно и с недостаточным вниманием к фундаментальной важности, в существующих американских законах и правилах, а также присутствует в подходе к коммуникациям, принятом в других странах. Полное описание истории разграничительных мер потребовало бы отдельной книги. Мы рассмотрим лишь главные примеры.

Начнем с 1910 г., когда был принят Акт Манна — Элкинса, впервые определивший телефонные, телеграфные и радиокомпании (вещание между штатами) как операторов универсального обслуживания. Правила универсального обслуживания, направленные против дискриминации, относятся к Принципу разграничения, поскольку не дают использовать власть операторов универсального обслуживания для влияния на те аспекты информационной экономики, которыми они не владеют. Как таковые они основаны на древних принципах. С давних времен было замечено, что определенные функции (самое очевидное — транспортные перевозки) настолько необходимы для торговли, что на организации, предоставляющие эти услуги, возлагались особые обязательства перед обществом. Такие организации относятся к области «общественного пользования», и для них свобода и возможность получить прибыль идут вместе с ответственностью. Как только становится понятно, что сеть из новинки превратилась в необходимость, применяются древние принципы универсального обслуживания, которые в самом последнем варианте продвигаются под флагом сетевого нейтралитета.

Второй важный пример Принципа разграничения для информационной экономики виден в раздроблении голливудских киностудий Министерством юстиции Трумэна в середине XX в. В этом случае состояние отрасли означало, что разграничение не может быть достигнуто ничем, кроме лечения в виде структурного воздействия. После решения по делу Paramount первая полностью интегрированная студия, а позднее и оставшаяся часть олигополии были вынуждены отрезать от себя сети кинотеатров, разорвав таким образом критически важную связь между контролем над показом и над производством кино. Как бы мы ни искали экономических оправданий, возможно, никакая разграничительная мера не оказала более глубокого влияния на культуру. За ней последовал подъем независимых студий и кинотеатров, что в конечном счете привело к переосмыслению процесса создания американского кино и самой его сути. Согласимся, что в этой великой трансформации присутствовали и другие факторы (изменились взгляды публики, появилась конкуренция со стороны телевидения), но без разграничения, осуществленного благодаря решению Paramount, неизвестно, завершились бы долгие годы киноцензуры Кодекса Хейса так, как это получилось.

Как я уже неоднократно доказывал, в информационных индустриях имеются определенные моменты, которые делают неадекватными традиционные подсчеты эффективности, лежащие в основе большинства регуляторных мер. Самый вопиющий недостаток — это привычка чиновников-антимонополистов настаивать на том, что конкуренция страдает, когда присутствует влияние на цены (проблема «фиксирования цен»). На деле же не все пагубные объединения приводят к повышению потребительских цен. Мы помним, что Кинотрест в 1908 г. держал цены на низком уровне, поскольку отсекал от рынка более сложное кинопроизводство, например фильмы с развитыми сюжетами и картины длиной больше 20 минут. Вред был виден не столько по экономическим показателям, сколько по развитию кино как отрасли и как искусства.

AT&T тоже держала на низком уровне цены для простых людей, по крайней мере согласно ее собственным подсчетам, потому что управляла эффективной системой и брала больше с корпоративных клиентов и за звонки по межгороду. Но после того как правительство предприняло решительные шаги, чтобы раздробить телефонную монополию, на рынок обрушились многочисленные волны инноваций, начиная с голосовой почты и заканчивая интернетом. И только тогда стало понятно, насколько катастрофически Bell задерживала прогресс. Однако успех раздробления заслоняет от нас неудачу регуляторной системы. Государство решилось на этот шаг с огромным опозданием, и не по каким-то особым объективным подсчетам убытков, а из-за отчаяния от неизменного высокомерия Bell. В отсутствие четких стандартов реакции на антиконкурентное поведение, применение Акта Шермана — относительно редкий и крайний шаг — в основном является произвольным, в отличие от большинства реакций на нарушение федерального закона. И поэтому, будучи мощным противоядием от монополии, он никак не может претендовать на надежность и гарантию от ошибок.