Так, заполненное подобными безответными монологами, шло время. Иногда Марка все же охватывало бессильное отчаяние – друг не слышал его, не откликался. Лежал безжизненным, ни на что не реагирующим телом, или же, наоборот – метался в жару, стонал и бессвязно бредил. В бреду говорил о страшных вещах из своего прошлого, плакал о гибели друга и люто тосковал по нему. И тогда, беспощадно обматерив себя за малодушие и стиснув зубы, О’Хмара вновь и вновь исступленно бросался штурмом на уже знакомого ему врага – глухую стену Темноты, окружавшую сознание Кости. И звал, звал…

Возвращайся, друг! Я жив! Я жду тебя!

Шкряб, шкряб…

– Хрррру-у-у… хрррру-у-у!..

Свин Борис, любимец всей фермы, тяжело бухнулся на бок и подставил под щетку розовое пузо. Массивное щекастое рыло хряка расплылось в улыбке неземного блаженства.

– Хррррру-у-у-у! – выдал он густым оперным басом очередную раскатистую руладу.

– Ишь, баловень! – усмехнулся начальник фермы, наблюдая, как Марк старательно начищает щеткой разнежившегося свина. – Понимает, к кому за лаской подкатывать!

Скавен поздоровался и продолжил чистку. Это было ежедневным… вернее, еженощным ритуалом. Местные хрюндели все, как один, обожали, когда их чесали и гладили. Так что это нужное и во многом полезное для неуклонного набора свиного веса дело начфермы Денис Сергеевич Приймак поручил оказавшемуся на временном попечении Сталкеробанды и станционных медиков парнишке-мутанту.

– Жалко, что тебе потом придется к своим вернуться, – сказал он, присаживаясь на облезлый табурет, служивший свинарям незатейливым инвентарем и портативным местом отдыха. – Я вижу, что у тебя легкая рука, животные тебя любят и слушаются. Да и работы ты не гнушаешься, даже самой грязной. Мне такие помощники на ферму ой как нужны!

Марк поблагодарил за оказанное доверие и сдержанно заметил, что он, вообще-то, охотник, а не животновод. И то, что у него как-то получается ладить со зверьем… да кто ж его знает, с чего бы это?

– У вас же на станции, как я понимаю, животину не держат? – спросил Денис Сергеевич. – Зря! А чем же вы живете?

– Ну… – скавен мысленно взвесил все за и против и решил немного приоткрыть собственноручно опущенную им над Серым Севером завесу секретности. – Охотимся, рыбу ловим… травы, грибы и коренья собираем, лекарства из них делаем и продаем… Мужчины нанимаются в охранники и проводники в караваны или к соседям с Поверхности, те платят продуктами… Да много чем на самом деле живем.

Традиционные разбойные грабежи и похищения людей у соседей из ТриЭс он невольно оставил за кадром. Раньше эти способы обеспечить себе нормальную жизнь казались ему, как и всякому другому алтуфьевцу, чуть ли не героическими подвигами. И, чего уж скрывать, некогда О’Хмара и сам грезил, что вырастет и станет таким же лихим и предприимчивым удальцом, как, к примеру, верный помощник Кожана Дымчар. Или как отец.

Жизнь и общение с теми, кто жил совсем другой правдой и другими принципами, а также – раскрытие личности грозного вождя общины с другой, неожиданной стороны заставили Марка изменить взгляд на привычные алтуфьевские реалии и ценности. И теперь уже то, чем жило Алтуфьево, казалось ему каким-то… неправильным. Вот только пока юный охотник не мог понять, в чем же конкретно была эта неправильность.

– Лякса идет, – вдруг приподнялся со своей табуретки начфермы. Задумавшийся скавен теперь и сам услышал звук торопливых шагов. – И явно кого-то ищет. Уж не тебя ли?

Марк подхватился навстречу чуть ли не бегом бегущей медсестре, впиваясь тревожно-ожидающим взглядом в ее лицо.

– Пришел в себя! – взволнованно сообщила женщина, сдерживая рвущуюся с губ улыбку. – Можешь навестить его. Только недолго и не волновать! Эй, стой! Спецовку-то сними!

Последних ее слов Крыс уже не услышал.

– Вот чумовой! – покачал головой Денис Сергеевич, глядя вслед сорвавшемуся с места подростку. – Сань, ты сходи, пригляди там, а то еще заобнимает дружбана до потери пульса на радостях-то! Откачивай того потом снова…

– Это и правда ты! – Костя протянул к ворвавшемуся в лазарет другу бледную, почти прозрачную руку. – А я-то думал, мерещишься мне… Нам ведь сказали, что ты погиб в туннеле. Я тогда чуть с ума не сошел…

– И ничего я не погиб, – пробурчал донельзя смутившийся скавен. – Сказал же, что вернусь за тобой.

Внутри него все верещало и прыгало от радости, однако Марк по привычке не подавал виду. Он осторожно сжал истонченные недугом и всем пережитым пальцы друга и присел на краешек койки.

– Как ты?

– Уже нормально, – черкизонец улыбнулся и чуть опустил веки. Глаза, рот и кончик носа с ноздрями – вот и все, что у него на лице не было закрыто бинтами. – Доктор сказал, жить буду… Марк, ты расскажешь мне, как ты спасся? И что с тобой после этого было?

– Расскажу. Но позже, – Крыс строго посмотрел на него. – А сейчас мне велели тебя не волновать. Вот поправишься – и поговорим нормально. Обещаю, что расскажу тебе все.

Костя снова улыбнулся. А потом помолчал и вдруг тихо спросил:

– Крыс… Скажи мне, только честно. Насколько страшно я теперь выгляжу?

Марк вздрогнул и стиснул кулаки. Он присутствовал, когда Лякса меняла Косте бинты. Помогал ей в меру собственных умений. После полученных ран и хирургических манипуляций Акопяна по их обработке лицо черкизонца напоминало маску. Страшную, испещренную шрамами, швами и струпьями омертвевшей кожи. От прежней красоты не осталось и следа.

– Я в курсе, что у меня сильно изуродовано лицо, – спокойно продолжал «чистый». – Чувствую, когда касаюсь его, бинты, а под ними – шрамы и швы. Вот только посмотреть на себя мне не дают. Я что, и правда настолько ужасен, и меня просто не хотят расстраивать и пугать?

– Акопян сказал, что шрамы останутся… – сглотнув, проговорил Марк, пытаясь уйти от опасной темы. – Не все, но самые глубокие. И что, хоть он и надеется на силы молодого организма и Алхимикову «народную медицину», о прежней внешности, скорее всего, можно теперь забыть. Он сказал, что очень сожалеет, но он все-таки не пластический хирург и сделал все, что было в его силах.

– Сожалеет? – Квазимодо шевельнул тряпичной намоткой на месте бровей и вдруг… прыснул, а потом и вовсе разразился смехом – звонким, счастливым, облегченным! Марк уставился на него, словно на сумасшедшего. – Сожалеет? – неудержимо смеялся Костя, утирая выступающие слезы и осторожно придерживая пальцами бинты на скулах. – Да тут не сожалеть, тут, наоборот – радоваться надо!.. Блин, Крыс, сколько раз я сам пытался изуродовать себя!.. Ну, да ты в курсе, я уже говорил… И вот теперь…

Внезапно он резко оборвал смех. Поднял на друга мокрые глаза с дрожащими в них смешинками и вдруг стал необычайно серьезен.

– Меня столько лет называли Красавчиком… – с болью сказал он. – Столько лет… И эта моя чертова красота мне только на беду была… Я рад, что она больше никогда не навредит мне! Понимаешь, Марк? Рад! Не веришь? Да я расцеловать готов того муторыся, что порвал меня, жаль только, что его прибили!