Но хуже было другое. Ввязавшись в бой и поняв, что имеют дело с носителями минного оружия, русские выпустили пачку осветительных ракет. На фоне их белого свечения с броненосцев, вероятно, смогли разглядеть силуэты всех шести истребителей, уже легших на боевой курс.

Они тут же оставили в покое державшиеся на полмили впереди них вспомогательные крейсера, уже почти вышедшие на траверз мыса Одана, перенеся весь огонь на новые цели, а с вершины горы высоко в небо начали подниматься большие осветительные ракеты. Сразу было видно, что они гораздо мощнее тех, что использовали с кораблей. Но от их применения для противника оказалось больше вреда, чем пользы, поскольку до истребителей они все равно явно не долетали, образовав большое световое пятно между вершиной горы и ними, наоборот, оттенив японцев. Точность огня батарей сразу снизилась.

Зато при таком освещении оба броненосца оказались как на ладони. Их архаичная архитектура теперь была хорошо видна во всех мельчайших деталях. Головной, под адмиральским флагом, имел только одну башню в носу и казематную артиллерию двух разных калибров, а другой – две башни и низкий борт с высокой батареей в середине корпуса. Его четыре кургузые трубы в двух рядах «толпились» перед единственной полноценной грот-мачтой.

Но истребители с броненосцев, похоже, все же видели достаточно хорошо. Их комендоры сразу добились накрытий. При этом стрелявшие с максимальной частотой скорострелки японских вспомогательных крейсеров ими полностью игнорировались. Последние кабельтовы до точки залпа отряду Хиросэ пришлось преодолевать под градом снарядов убийственных для его кораблей калибров. Казалось, что на позицию для торпедной стрельбы уже не выйти. Рухнувшая на них стена огня должна была смять, размолоть легкие узкие корпуса и разметать их обломки по волнам.

Головной «Хатсусио» сразу же получил снаряд в четвертую трубу. Взрывом разорвало ее заднюю верхнюю треть, разбило прожекторную площадку за ней и смело осколками расчет носового минного аппарата, пробив торпеду в нем. Воздушный резервуар взорвался, при этом разворотил трубу аппарата, повредил палубу вокруг и сильно проредил расчеты кормовых пушек и второго минного аппарата. К счастью, зарядное отделение не детонировало, оказавшись зажатым в погнутом совке. Пожара не было. Несмотря на то, что часть осколков проникла к машинам, ранив там двоих человек, скорость истребитель не потерял.

Почти одновременно близким разрывом тяжелого снаряда обдало всю носовую часть флагмана, в том числе и мостик, откуда управляли кораблем, поскольку из рубки в темноте ничего невозможно было разглядеть. Каваи, смотревший в этот момент через бинокль на броненосцы, получил сильный удар в голову, даже не успев понять чем.

Судя по всему, на несколько секунд он потерял сознание, поскольку следующей очень мутной «картинкой» оказался настил мостика прямо перед глазами. Точнее глазом. Одним! Левым! Правый не видел ничего! При этом вся правая сторона лица ничего не чувствовала, казалась очень тяжелой и была испачкана чем-то липким.

Еще даже не успев ужаснуться от мысли, что он только что лишился глаза, гардемарин различил совсем рядом рулевого матроса. Тот был еще жив и пытался встать, но не мог. Нижняя часть тела, изломанная и перекрученная, не подчинялась. Из-за него торчали еще чьи-то ноги. Они зашевелились, и показалось плечо и лицо. Губы на нем двигались, но ни одного звука пока не доходило, словно через вату.

Вдруг в уши рывком ворвался грохот боя и едва слышимая за всем этим команда: «К штурвалу! К штурвалу!» Сразу пришло осознание, что перекошенное от боли лицо принадлежит начальнику отряда, так же как и голос, отдающий эту команду. Вбитый за годы учебы рефлекс на приказ сработал правильно.

Рывком поднявшись, Каваи едва устоял на ногах. В ушах снова заложило ватой, все поплыло, да вдобавок что-то попало под ботинок. Ухватившись за леера, чтобы не упасть, и, глянув вниз, увидел, что наступил на искореженный бинокль, одна половина которого была разрублена и изогнута. Отопнув его в сторону, дотянулся до колеса штурвала, уже крутившегося навстречу.

С трудом удержав его и борясь с ускорившимся мельтешением в глазах, попытался оглядеться. Но сфокусировать взгляд не удавалось. Все вокруг скакало и кружилось, качаясь и искрясь. Тут снова рывком вернулся слух, а с ним и едва различимые цифры боевого курса, доносимые твердым голосом капитана первого ранга Хиросэ, сумевшего сесть и пытавшегося зажать большую рану на боку.

Это снова помогло. Побитая стойка компаса с чудом усидевшей на месте картушкой перестала метаться перед глазами, а штурвал уже не норовил свалить обратно на настил. К счастью, он действовал, хотя машинный телеграф и переговорные трубы снесло осколками. Каваи показалось, что после пары небольших рысканий по сторонам он почти вернул истребитель на начальный курс атаки. Тут появились новые люди на мостике, а потом и санитар.

Но Хиросэ, уже совершенно побелевший лицом, уходить отказался, из последних сил отдавая распоряжения присевшему рядом с ним командиру миноносца капитан-лейтенанту Нозаки, пока не потерял сознание. Что он говорил, несколько раз кивая головой в сторону броненосцев, было не слышно.

Когда начальник отряда замолчал, без сил откинувшись назад, Нозаки встал, приказав санитару заняться оказанием помощи. Оглядев мостик и поняв, что отсюда управлять машиной и оружием корабля уже невозможно, он сразу отправил бывшего при нем матроса на корму с каким-то распоряжением. Следом двинулся и сам, перед уходом с сомнением задержав взгляд на гардемарине, уже вполне оклемавшемся. Наконец, что-то решив для себя, приказал ему постараться удерживать курс, обещав прислать сменщика.

Каваи до этого доводилось управлять только небольшими пароходами да парусными судами. Шустрый и верткий истребитель ни с чем из этого сравнивать было нельзя, так что править получалось, мягко говоря, не очень. «Хатсусио» сносило то влево, то вправо, а приноровиться и вовремя начать гасить инерцию никак не выходило.

Движение по такой непредсказуемо петляющей траектории явно не способствовало точности собственной стрельбы, зато, вполне возможно, позволило избежать роковых повреждений. Все время встававшие под самым бортом всплески разрывов хлестали только тугими каскадами воды да веерами осколков горячего металла.

В течение нескольких, самых длинных последующих минут случилось еще только два попадания трехдюймовыми снарядами, но без заметных последствий. Осколки частой метлой прошли по палубе и надстройкам, разбивая и прошивая все, чего касались, доканав-таки и компас на мостике. Откуда-то из-за спины выбросило пар, но гардемарину везло. Его не задело, а истребитель упорно тянул вперед и скорость еще держал.

Понимая, что головной привлекает к себе больше внимания, Нозаки, по последнему приказу Хиросэ, продолжал атаку и старался обеспечить возможность остальным достать врага, пока еще был такой шанс. Сам начальник отряда почти сразу скончался, так и не уйдя с мостика своего флагмана.

Каваи вскоре сменил за штурвалом рулевой матрос, наконец сумевший обеспечить прямолинейное движение. Потеряв убитыми и ранеными больше половины людей на верхних постах и четверть в низах, но все же встав на прямой курс, «Хатсусио» прицельно выпустил уцелевшую торпеду из кормового аппарата с трех кабельтовых, едва дотянув до траверза броненосцев.