В этом году он трижды выходил из себя. Трижды терял самообладание и нападал на кого-то.

Дважды — на Лэша. Один раз — на Фьюри.

Ты не стабилен, подсказал внутренний голос.

Ну, у него же были причины, причем веские. В первый раз Лэш наехал на Куина. Во второй — он получил по заслугам. А в этот, третий раз… косвенные доказательства были столь ошеломляющими, да и какой мужчина, обнаруживший женщину в таком состоянии, ничего не предпримет?

Ты не стабилен.

Закрыв глаза, он попытался не вспоминать ту лестничную площадку в грязном многоквартирном доме, где он жил совсем один. Попытался не вспоминать топот по ступеням кроссовок того, кто настиг его. Не вспоминать запах застаревшей плесени, свежей мочи и потного одеколона, который проникал в его нос во время сотворенного с ним.

Он не мог избавиться от воспоминаний. Особенно от запахов.

Плесенью пахла стена, к которой его прижали лицом. Моча была его собственной, она текла по внутренней стороне его бедер к штанам, спущенным вниз. Потный одеколон принадлежал нападавшему.

Воспоминание было таким же реальным, как и то место, где он сейчас находился. Тогда он чувствовал свое тело также четко, как и сейчас, видел лестничную площадку, как и комнату, в которой сейчас находился. Свежее… свежее… свежее… и на этом молочном пакете с ужасным эпизодом его жизни не было срока годности.

Не нужно иметь степень по психологии, чтоб понять, что его взрывной темперамент берет начало в том, что он держит внутри себя.

Впервые в своей жизни, он захотел поговорить с кем-то.

Нет… точнее, не так.

Он хотел, чтобы вернулся тот, кто был его. Он хотел снова видеть своего отца.

* * *

После выступления Джона в лучших традициях Оскара де ла Хойи[81], Фьюри казалось, что его лицо поджарили на шампуре и положили на свежевскопанное дно.

— Слушай, Роф… не злись на Джона.

— Это было недоразумение, — сказала Кормия королю. — И ничего больше.

— Что, черт возьми, произошло между вами? — спросил Роф.

— Ничего, — ответила Кормия. — Абсолютно ничего.

Король не купился на это, что доказало, что их бесстрашный правитель отнюдь не дурак, но в этот момент Фьюри уже сник и не спорил с правдой. Он просто продолжал вытирать разбитую губу своим предплечьем. Роф все говорил, а Кормия по-прежнему защищала Фьюри, один Бог знает, почему.

Роф сердито посмотрел из-за своих очков.

— Так, мне нужно разбить что-нибудь еще, чтобы вы перестали нести чепуху? Черта с два, ничего не произошло. У Джона горячая голова, но он не…

Кормия оборвала короля.

— Джон неверно истолковал увиденное.

— И что он увидел?

— Ничего. Я сказала, что ничего, так и было.

Роф окинул ее взглядом, будто высматривал синяки. Потом перевел взгляд на Фьюри.

— Что, мать твою, ты можешь мне сказать?

Фьюри покачал головой.

— Она неправа. Джон не неверно истолко…

Голос Кормии звучал резко.

— Праймэйл безосновательно облекает себя в грехи. Моя честь не была задета никоим образом, и я уверена, что мне судить об этом, не так ли?

Спустя минуту, король склонил голову.

— Как пожелаешь.

— Спасибо, Ваше Высочество. — Она низко поклонилась. — А сейчас я прощаюсь с вами.

— Мне попросить Фритца принести тебе что-нибудь из еды…

— Нет. Я покидаю эту сторону. Я возвращаюсь домой. — Она снова поклонилась, и ее волосы, все еще влажные после душа, скользнули с плеча, коснувшись пола. — Желаю вам обоим самого лучшего и выражаю добрые пожелания всем домочадцам. Ваше Величество. — Она снова поклонилась Рофу. — Ваша светлость. — Она поклонилась Фьюри.

Фьюри подскочил с кровати и в панике кинулся к ней… но она испарилась прежде, чем он достиг ее.

Ушла. Без причин и объяснений.

— Оставь меня одного, — сказал он Рофу. Это прозвучало отнюдь не просьбой, но Фьюри было плевать.

— Я действительно не думаю, что тебе следует сейчас быть в одиночестве, — сказал Роф мрачно.

За этим последовал незначительный разговор, который, должно быть, каким-то образом успокоил короля, потому что тот вышел.

После его ухода Фьюри продолжал стоять в комнате, словно статуя, разглядывая вмятину от пепельницы на стене. Изнутри его скрутила боль, но снаружи он абсолютно не двигался. Душащий плющ разрастался под его кожей, а не на ней.

Он быстро взглянул на часы. Всего час до рассвета.

Направляясь в ванную, чтобы умыться, он знал, что должен поторопиться с этим.

Полицейский участок Колдвелла имел два отдельных входа: парадный с крыльцом на Десятой улице, откуда телевизионщики снимали то дерьмо, которое транслируют в вечерних новостях; и задний вход с железными прутьями, где происходило главное действо. На самом деле, фасад здания, выходивший на Десятую, выглядел немногим лучше, потому что профили домов эпохи 1960-х напоминали противных старушек. В них не было хороших сторон.

Полицейская патрульная машина, на заднем сидении которой везли Лэша, остановилась прямо перед задним входом.

Как он умудрился попасть сюда?

Арестовавший его коп обошел машину и открыл дверь.

— Пожалуйста, выйдите из машины.

Лэш уставился на парня, потом передвинул ноги и, выпрямив колени, навис над человеком. Было невозможно противостоять фантазии, в которой он вскрывает глотку мужчины, превращая его яремную вену в сатуратор.

— Сюда, сэр.

— Без проблем.

Он мог сказать, что заставил парня понервничать потому, как рука копа опустилась на пистолет, несмотря на окружавшее их Полицейское отделения Колдвелла в полном составе.

Лэша провели через двойные двери и по коридору, линолеум в котором выглядел так, будто лежал здесь с самого изобретения этой херни. Они остановились у органического стекла толщиной с руку, и коп что-то затараторил в круглый металлический участок на стене. Женщина в темно-синей униформе была вся из себя деловитая и такая же привлекательная, как и мужчина-коп.

Но она быстро разобралась с бумажной работой. Убедившись, что собрала достаточно анкет для заполнения, она передала стопку копу и кивнула. Дверь рядом с ним издала «бииииииип» и щелчок, будто открылся замок, а потом взору предстал очередной изношенный в хлам линолеум, который вел к маленькой комнате с лавкой, стулом и столом.