Он видел расклеванный воронами труп фея в любимом камзоле Торронелла; были ли то останки его брата, он не мог бы сказать. Тело было подвешено высоко над землей, от паха до груди насаженное на сломанный сук.

– Нелегко смотреть? – спросила наконец Кайрендал.

Делианн едва услышал ее.

– Вот так я и решила. – Голос ее неожиданно враз посуровел и стал напоминать скрежет ножа по оселку. – Ты актир…

Перед глазами чародея стояла одна и та же картина: запрокинув голову, точно в экстазе, черный ворон пропихивает в зоб глазное яблоко перворожденного – быть может, Торронелла.

– …И Кейн был актир. Все сорвалось с катушек. Пэллес Рил ошивается поблизости. Все вы как-то связаны – ты, и Пэллес Рил, и Кейн. Думаю, слухи ближе к истине, чем считается: все это связано с кейнистами. – Губы ее изогнулись в жестоком оскале стайного охотника. – Я валяюсь здесь с той минуты, как проснулась, пытаясь сообразить, что я могла сделать, чтобы все обернулось иначе, и в голову приходит только одно: надо было вывести тебя из заведения и грохнуть на месте в тот же вечер, как ты заявился.

Делианн посмотрел на нее, не находя слов.

– Туп, – жестоко проскрипела она, – была единственным живым существом на белом свете, которое искренне меня любило.

Чародей понурил голову.

Кайрендал не сводила глаз с холодных черных парчовых гардин, и казалось, что под одеялом она обнимает себя за плечи, пытаясь сдержать дрожь.

– Отведи его в белую комнату и проломи башку. Тело бросишь в реку.

Огр вновь накрыл Делианна серебряной сеткой – тот даже не шевельнулся, – перебросил через могучее плечо и унес.

Болтаясь на плече великана по пути в белую комнату, Делианн вертелся под сеткой, пока не размял сведенную шею настолько, что смог заговорить.

– Не надо, – пробормотал он.

– Ишшо как надо, – жизнерадостно отозвался огр. – Для того у меня эдда ждука. – Он подбросил в свободной руке здоровенную шипастую булаву и легонько ткнул ею пленника через сетку – совсем чуть-чуть, так что лишь пара шипов вонзилась в воспаленные мышцы плохо зажившего бедра. – Видел? Лекко.

Делианн до крови прикусил губу. Засевшая в кости инфекция делала ногу чертовски чувствительной; толчок причинил больше мучений, чем падение с обрыва.

– Ты не понял, – просипел он, едва обрел дар речи. – Хочешь меня убить – валяй. Только не бросай тело в реку. Одна Эйялларанн знает, куда может расползтись зараза – она может сгубить тысячи душ, прежде чем богиня исцелит нас.

– Ты что, думаешь, в реке мало чумных тел? – переспросил уродливый плечистый хуманс, который ковылял рядом, сунув пальцы за пояс. – Я не лекарь, но, знаешь, слухи-то ходят. А я парень внимательный. По мне, от тебя уже тьма народу перезаразилась, а все в наших краях рано или поздно отходят реке.

– Да, – тихо прошептал Делианн, задыхаясь от боли в груди. – Ты прав. Об этом я не подумал.

– Мой не знаддь про чжуму, – заметил огр. – Кайра говоридд, разбить бажка – мой разбить бажка. Кайра говоридд, брозидь в реку – мой брозить в реку. Лекко.

– Да, Руго у нас парень простой, а? – Хуманс выглянул из-за широкой спины великана, чтобы сочувственно подмигнуть Делианну. – Поневоле иззавидуешься. Никогда не хотел жить так же просто?

Делианн закрыл глаза – так легче было горевать.

– Когда-то я думал, что живу просто.

– Это ты неправильно думал, – грустно заметил хуманс.

«Белой комнатой» оказалась та самая камера с забрызганными бурым стенами, где Делианна приковали к стулу сразу после пленения. Огр вытряхнул чародея из сетки, и Делианн распластался по полу, глядя на потолок, тоже забрызганный бурым, – этакая кинетограмма слетающих с булавы или дубины брызг, когда идет замах на второй удар. Краем глаза смутно он мог разглядеть слабые контуры Оболочек обоих стражников – огра и человека, но комната была закрыта для Силы. Он был беспомощен.

Да в общем, и не хотел сопротивляться.

То, что именно в эту комнату его привели на казнь, показалось Делианну проявлением поэтической симметрии насмешливого мироздания.

Огр старательно сложил серебряную сетку – очевидно, устройства эти были достаточно дороги, чтобы стоило рисковать сеткой, разбивая череп пленника сквозь нее. Булава при этом висела в него на запястье, на кожаном ремне. Получившийся узелок он уложил на прикрученный к полу посреди комнаты стул, потом взялся поудобнее за рукоять булавы и изготовился к удару.

На какой-то миг Делианну стало интересно, увидит он вспышку света, когда булава вышибет ему мозги, или вспышка, которой сопровождается удар по голове, является лишь галлюцинацией памяти – на самом деле ты не видишь ее в момент удара, но вспоминаешь, очнувшись, этакий нейронный самообман, прикрывающий вызванные ударом пробелы. Любопытство его было сугубо абстрактно; поскольку очнуться ему было не суждено, он и не узнает, на что похож сам миг удара. Но почему-то это казалось важным.

Настолько, насколько важной может быть мысль, забредшая в голову за миг до смерти.

Булава вздымалась все выше, и выше, и выше, и вдруг хуманс заметил:

– Эй, Руго, погоди минуту, а. Что-то мне это все не нравится.

Булава зависла над головой великана.

– А? – переспросил огр.

– Передумал, – объяснил хуманс. – Давай не будем его гробить.

– Но Кайра зказала…

– Ты же не обязан во всем ее слушаться, правда?

– Но она главная…. – пробормотал великан.

– И что?

Огр опустил булаву и нахмурился, обсасывая незнакомую идею.

– Не понимаю, – решил он.

Хуманс неловко повел плечами.

– Да я сам вряд ли смогу объяснить. Понимаешь, такое дело: если этот перец сказал Кайре правду насчет богини, Пэллес Рил вернется сюда через пару дней, чтобы все поправить, и все будет хорошо, въезжаешь? А если он наврал, нам все равно скоро хана – Кайре первой, скорей всего. Так что ей, по большом счету, наплевать. Ну и нам тоже. Так на кой нам ему бошку ломать?

– Потому жто Кайра велела , – настаивал огр.

Хуманс глянул на него весьма скептически и слегка встревоженно.

– Вы не понимаете, – проговорил Делианн, облизнув губы. – Я переносчик…

– Ну да, и что? – поинтересовался хуманс. – Делов-то. Если ты заразный, я уже подхватил твою чуму, верно?

– Не надо ради меня…

– Кто сказал, что ради тебя?

– Я не говорил, что хочу жить.

– Тебя вообще никто не спрашивает. Хочешь умирать – изволь справиться без нашей помощи.