– Нкози, – сказал наконец Мбежане, – вот если бы ты был моей дочерью, я бы дал за тобой в приданое пятьдесят голов скота.

Короткое мгновение молчания – и взрыв бешеного хохота. Шон тоже сначала смеялся с ними, но через некоторое время, когда Хлуби от смеха чуть не упал в костер, а Нонга со слезами на щеках громко рыдал, захлебываясь от смеха на плече у Мбежане, Шон смеяться перестал. В конце концов, не так уж это и смешно.

С кислой физиономией он смотрел на зулусов, на их широко разинутые розовые глотки, трясущиеся плечи и вздымающиеся груди, и внезапно в голову ему пришла одна кристально ясная мысль: теперь они смеются вовсе не над ним. Зулусы смеются просто от радости. Смеются потому, что они живы. Сдавленный смех подкатил к его гортани, и не успел он подавить его, как новый приступ вырвался из груди… Шон откинулся на спинку стула и расхохотался, широко раскрыв рот. Да пошло оно все к черту, подумал он, ведь и я, Шон, тоже живой.

Утром, выбравшись из своего фургона, он захромал к костру посмотреть, что Кандла готовит на завтрак, и снова ощутил радостное возбуждение перед наступлением нового дня. Чувствовал он себя прекрасно. Память о Даффе никуда не делась, она оставалась с ним и будет с ним всегда, но теперь она не несла с собой тошнотворной боли. Он вырвал из ноги мучившую его колючку.

В ноябре место стоянки они меняли три раза, держась южного берега реки и следуя вверх по течению, к западу. Фургоны, которые они освободили от слоновой кости возле первого водопоя, снова постепенно наполнялись, поскольку охота по берегам реки была удачной. Остальная земля высохла, но теперь каждый следующий день обещал скорое облегчение.

Облака, разбросанные по всему небу, стали собираться вместе, образуя округлые, с темной каймой по краям массы или сливаясь в величественные грозовые тучи. И вся природа, казалось, находится под впечатлением их растущего величия. По вечерам солнце обряжало их в царский пурпур, а днем их развлекал ветерок, множеством вихрей исполняя на земле пляски дервишей. Приближался сезон дождей.

Шону нужно было принимать решение: пересечь Лимпопо и, когда река выйдет из берегов, отъехать подальше к югу – или оставаться на месте и не беспокоить своим присутствием землю по ту сторону реки. Принять решение оказалось не трудно. Они нашли место, где оба берега реки слегка понижались и выравнивались, разгрузили первый фургон и разбились на две команды. Потом все вместе, громко подбадривая быков, погнали их вниз по крутому склону в русло реки. Фургон подпрыгивал сзади, пока не достиг песчаного дна; под невероятным углом склонившись набок, он застыл на месте: колеса по ступицу утонули в песке.

– Хватайтесь за спицы! – крикнул Шон.

Все бросились к колесам и, налегая на спицы, заставили их вращаться. Но половина быков, потеряв твердую опору под ногами, стояла на коленях, не находя сил подняться.

– К чертям его, – сказал Шон, со злостью глядя на фургон. – Распрягайте быков и ведите их обратно. Берите топоры.

За три дня они проложили через русло реки гать из толстых, положенных поперек веток. За два следующих дня переправили фургоны и слоновую кость на противоположный берег. Когда на руках перетащили и поставили в круг последний фургон, Шон объявил выходной, и на следующее утро все спали сколько хотели.

Когда Шон вышел из своего фургона, солнце стояло уже высоко. Долго провалявшись в постели, он был мрачен и раздражителен. Широко зевнув, Шон потянулся, раскинув руки, будто на распятии. Проведя языком по полости рта, поморщился: это оказалось невкусно, потом поскреб грудь, и волосы под пальцами заскрипели.

– Кандла, где мой кофе? Я умираю от жажды, а тебе наплевать?

– Нкози, сейчас вода закипит.

Шон крякнул и направился к костру, где уже сидели на корточках Мбежане и остальные, наблюдая за манипуляциями Кандлы.

– Хороший получился лагерь, Мбежане. – Шон, подняв голову, посмотрел на плотный шатер листьев сверху.

Начинался жаркий день, а в тени этой зелени было прохладно. В широко раскинувшихся ветвях громко жужжали рождественские жуки.

– И для скота неплохое пастбище, – согласился Мбежане и протянул Шону раскрытую ладонь. – Смотри, что я нашел в траве. Здесь уже кто-то стоял.

Шон взял у него осколок фарфоровой посуды с голубым узором в виде фигового листка. Странно, подумал он. Откуда взялся здесь, в пустыне, этот маленький кусочек цивилизации? Он озадаченно повертел осколок в пальцах.

– Вон там, возле того дерева, старое кострище, и еще я нашел колеи фургонов, там же, где переправлялись и мы.

– Давно это было?

Мбежане пожал плечами:

– Около года назад. В следах от колес выросла трава.

Шон опустился в кресло. Не очень-то приятное известие. Он поискал причину этого чувства и, усмехнувшись, понял, что это ревность: на земле, которую он привык считать своей, были чужаки. От этих колесных следов годовой давности у него возникло ощущение, будто вокруг толпа народу. Но тут же появилось и противоположное чувство: он уже истосковался по обществу своих, белых людей. В сердце закралось страстное желание увидеть лицо белого человека. Странное чувство жажды получить то, что неприятно.

– Кандла, когда ты мне дашь кофе? Или прикажешь до ужина ждать?

– Уже готово, нкози.

Кандла добавил в кружку немного коричневого сахара и, помешав палочкой, вручил Шону. Шон взял кружку обеими руками, подул на горячий напиток и стал отхлебывать, громко вздыхая после каждого глотка.

Зулусы толковали о своем, угощая друг друга содержимым табакерок, и каждое замечание встречалось хором голосов.

– Это правда, это правда, – с серьезными лицами повторяли они и тянулись за понюшкой.

Вспыхивали и споры, но несерьезные, которые быстро стихали, и снова продолжалась неторопливая, плавная беседа. Шон слушал их, иногда вставлял и свое слово или что-нибудь рассказывал, пока желудок не подсказал ему, что неплохо было бы и подзакусить. Кандла тут же принялся готовить завтрак, остальные критически наблюдали и давали советы – безделье сделало их не в меру болтливыми.

Кандла уже почти закончил зажаривать крупную цесарку к удовольствию всей компании, хотя Мбежане считал, что мало посолено, как вдруг сидящий напротив Нонга вскочил на ноги и вытянул руку к северу. Шон прикрыл ладонью глаза и посмотрел, куда указывал зулус.

– Черт побери! – сказал он.

– Ага! Ага! Ага! – закивали его верные слуги.

Между деревьями прямо в их сторону скакал на лошади белый человек. Он ехал легким галопом, с длинными стременами, удобно откинувшись в седле. Когда незнакомец был уже достаточно близко, Шон смог разглядеть густую рыжую бородищу, закрывающую всю нижнюю часть лица. Это был крупный мужчина; высоко закатанные рукава рубахи открывали толстые, сильные руки.

– Здравствуйте! – крикнул Шон и радостно пошел навстречу незнакомцу.