Эта миссия женщин подразумевалась и в весьма популярных изображениях прях. Сколь бы прозаично ни выглядела женщина, занятая прядением, она, по сути, — Клотó, первая из Мойр, чье дело — прясть нить человеческой жизни.

Около 550–530 годов до н. э. Мастер Амазиса показал на маленьком лекифе из Музея Метрополитен, как ткали шерстяное полотно (ил. 293). На плечиках лекифа, напротив ручки, он выделил размером сидящую в кресле женскую фигуру с венком в руке — быть может, богиню[614], к которой с двух сторон подходят по два юноши; за ними бегут в хороводе по четыре девушки. На тулове лекифа, как раз под «богиней», Мастер поместил весьма оригинальное украшение — смонтированный из тонких перевязанных жердей квадратный станок с многочисленными вертикальными нитями, собранными внизу в пучки с подвешенными грузиками. На нем работают две ткачихи. Та, что слева, разводит нити основы, вторая переплетает их нитью утка. Готовая часть полотна намотана на верхнюю перекладину станка. Справа две женщины взвешивают шерсть под наблюдением третьей. На оси ручки лекифа — две пряхи, одна из которых сидит на клисмосе, сучат кудель. Рядом женщины вдвоем складывают готовое полотно на низкий табурет. Наконец, еще две прядут шерсть, возвращая нас к ткацкому станку.

Ил. 294. Пинака. Ок. 460 г. до н. э. Терракота. Реджо ди Калабрия, Национальный музей.

Бывало, ткань клали под пресс, чтобы она ровнее выгладилась. Этот способ изображен на терракотовой рельефной пинаке из Локр Эпизефирских, изготовленной около 460 года до н. э. — одновременно с «Троном Людовизи». Молодая женщина, высокая и стройная, в хитоне, длинные, плавно струящиеся складки которого передают гибкость тела, легкими точными движениями укладывает сложенную ткань под крышку ящика (ил. 294). Она слегка наклонилась — ровно настолько, чтобы волна волос над высоким лбом легла горизонтально. Прямой профиль, удлиненный глаз и чувственные губы, сложенные в полуулыбке, изящный подбородок… Ящик на львиных ножках — прямо-таки архитектурное сооружение с метопами и триглифом, обрамленными меандром. Метопы украшены рельефами: слева богиня приканчивает поверженного гиганта, справа силен заигрывает с менадой. Позади хозяюшки стоит кресло, подлокотник которого поддерживает миниатюрная ионическая колонна; на сиденье — пышные подушки. На стене гинекея — корзина для шерсти, зеркало, лекиф, канфар. Около верхнего края пинаки — два маленьких отверстия, чтобы можно было, продев шнурок, повесить ее на стену рядом с такими же предметами.

Ил. 295. Мастер Мидия. Ойнохойя. 420–410 гг. до н. э. Выс. 21 см. Нью-Йорк, Музей Метрополитен. № 75.2.11

На ойнохойе в Музее Метрополитен, украшенной Мастером Мидия в 410‐х годах до н. э., две красивые молодые женщины в очень нарядных хитонах и гиматиях, с украшенными широкими меандровыми повязками на волосах, собранных на затылке в узел, подсушивают и ароматизируют выстиранную одежду (ил. 295). Под подвешенным табуретом с кипой узорчатых тканей разведен небольшой костер, в который одна из женщин, наклонившись, осторожно льет из маленького лекифа масло, чтобы ароматный дым пропитал одежды. Другая женщина их меняет, перекладывая на стоящий за нею клисмос. За их действиями наблюдает, не выказывая желания помочь, увенчанный венком мальчик. Это не обыденные хлопоты: семья готовится к празднику[615].

Гиматий на мальчике выглядит, как на взрослом. Ему предстоит стать мужчиной: сейчас война, но ведь настанет мир. Мужские дела — спозаранок непременно побывать на рынке и, отослав раба домой со снедью, самому остаться на Агоре — в портике ли, в лавке цирюльника или парфюмера, где всегда полно любителей поговорить-поспорить, а потом, позавтракав дома, отправиться на весь день в гимнасий. После захода солнца — пир, переходящий в симпосий[616].

Поэтому на редкость умилительна сценка, запечатленная между 440 и 420 годами до н. э. вазописцем, работавшим в манере Мастера Стирки, на аверсе пелики в Британском музее: по сторонам от ползущего дитяти стоят оба (!) его родителя (ил. 296). Судя по хмурому взгляду, бородатый папаша, посохом подталкивающий своего отпрыска вперед, не удовлетворен проворностью его передвижения и, может быть, еще более — тем, что тот приподнялся на выставленных вперед ручонках, желая поскорее оказаться на руках у мамы. Взгляд большеголового длинноносого малыша с лицом двадцатилетнего недоросля умоляюще устремлен к ней, и она манит его к себе — однако не для того, чтобы взять на руки, а чтобы он осмелился-таки встать.

Ил. 296. Мастер Стирки. Пелика. 440–420 гг. до н. э. Лондон, Британский музей. № 1864,1007.189

Ил. 297. Мастер Сотада. Килик. 460–450 до н. э. Диаметр 14 см. Лондон, Британский музей. № 1892,0718.1

Если к богатству в груди твоей сердце стремится, — поучает Гесиод. — В первую очередь — дом и вол работящий для пашни, женщина, чтобы волов подгонять: не жена — покупная![617]

Но эллинские художники, обращаясь к сельской тематике, до изображения рабынь не снисходили. Сбор плодов выглядит не трудом, а радостным общением с природой, как, например, на несказанного изящества миниатюрном белофонном килике, расписанном в 450‐х годах до н. э. афинянином Мастером Сотада (ил. 297). Внутри килика нежнейшими коричневыми линиями нарисована девушка, собирающая яблоки в подол. В сравнении с черным фоном краснофигурных росписей розовато-светлокофейный с перламутровым отливом тон этого килика воспринимается как глоток свежего воздуха. Деревце — юное, как и девушка, поднявшаяся на цыпочках и вытянувшаяся в струнку, чтобы дотянуться до яблока. От усердия она приоткрыла рот. Ветерок приподнял подол полупрозрачного хитона, обнажив стройные лодыжки. Вспоминается сад Гесперид[618], золотые яблоки которого давали вечную молодость тому, кто к ним прикоснется. Спору нет, ближайшее яблоко девушка добудет, но она видит и другое, недостижимое.

Тяжкий труд — не в саду, а в поле, и дело это не женское.

Сельскохозяйственные земли Афин, или хора, составляли около 2000 квадратных километров, однако позволяли выращивать только овец и коз (но не коров) и ячмень (но не пшеницу). Леса в Аттике были в основном вырублены уже к 600 году до н. э., что усугубляло экологические проблемы; вдобавок, как это было принято по всему Средиземноморью, греческие крестьяне, ухаживая за своими оливами