— роспись на внутренней стороне килика в парижском Кабинете медалей, выполненная около 560 года до н. э. лаконским Мастером Аркесилая. Изображена сцена взвешивания и погрузки на борт сильфия — растения, ценившегося на вес серебра, ибо сильфий был и панацеей, и контрацептивом, и приправой (ил. 301). Рос он только в Киренаике — соседней с Египтом стране на территории нынешней Ливии. Местные цари, сидевшие в Кирене, приморском городе, основанном лаконцами, держали монополию на поставки чудодейственного сильвия по всему Средиземноморью. В пору создания килика там царствовал Аркесилай II. Документов о находке килика нет. Вероятно, его обнаружили в гробнице знатного этруска в Вульчи. Предполагают, что на килике, заказанном неким киренским торговцем для богатого этрусского дома, вазописец должен был изобразить, как под личным наблюдением Аркесилая II драгоценный груз доставляют на стоящее в киренской бухте судно для отправки в Этрурию. Заинтересованность царя в торговом предприятии не должна нас удивлять: благополучие Киренаики в значительной степени зависело от объема экспорта сильвия. Получателям же драгоценного товара личный царский контроль над взвешиванием и погрузкой сильвия гарантировал добросовестность поставщика. Килик, удостоверявший надежность торговой операции, служил не только чашей для винопития, но и знаком высокого престижа его владельца[640].

Представьте себя на месте вазописца. В оживленной гавани вы должны из множества кораблей выделить один; изобразить на нем весы и товар в особой таре для хранения и перевозки сильфия; сделать узнаваемым царя, присутствующего при взвешивании; отличить распорядителя от хлопочущих у весов рабочих и противопоставить писца, регистрирующего товар, — рабам, укладывающим мешки с сильфием на дно судна; наконец, показать, что дело происходит в стране, сопредельной с Египтом. Как вам такая задача?

Изобретательность Мастера Аркесилая ошеломляет. Как бы приблизив глаз к сомкнутым кольцом большому и указательному пальцам, он выделил из панорамы киренской гавани кружок, в который вошло все, что необходимо показать, и спроецировал содержимое этого кружка на внутреннюю поверхность килика. Этакое blowup. Но в этот крупный план не входят ни корпус судна, ни мачта, ни парус. И вот Мастер отделяет в нижней части тондо сегмент, напоминающий ладью. Вместо мачты рисует рею, высовывающуюся наверху справа из‐за рамки тондо, сажает на нее птиц и обезьяну и изображает рядом летящих птиц. Ясно, что невидимая мачта высока. Слева Мастер сажает колоссальную фигуру в роскошном хитоне, с длинным жезлом, в причудливой шапке, из-под которой спадают на спину очень длинные, тщательно расчесанные волнистые волосы. Даже не читая имени «Аркесилай», с первого взгляда понимаешь, что это он и есть. Сидит он не на троне, как подобало бы во время дворцовой церемонии, а на принесенном на судно складном стуле. На вантах натянут тент, защищающий его от солнца. Огромные весы подвешены к рее. Их коромысло застыло в равновесии, на что указывает слева один из рабочих, тогда как трое других готовы взвалить на весы сетчатые мешки с сильфием. «Тот, чей (судовой) груз находится в безопасности», — так читается имя человечка, находящегося всех ближе к царю и принимающего его указания. В сегменте как раз под фигурой царя писец регистрирует товар, наблюдая за рабами, несущими сетки с сильвием к груде, наваленной справа. Что дело происходит в египетском ареале Средиземноморья, становится ясно уже потому, что представленная на килике сцена вызывает в памяти изображения Осириса во время взвешивания сердец умерших. Мало того, к сиденью Аркесилая привязана кошка — зверек, крайне редко встречающийся в собственно эллинских сюжетах, но чрезвычайно почитаемый в Египте. Да и павиан, усевшийся на рее, кажется, изображен Мастером, чтобы напомнить о соседстве Киренаики с Египтом[641].

Дисгармоничность этой росписи вызвана необычностью задачи, стоявшей перед Мастером Аркесилая и решенной им блестяще. Специфическими требованиями круглой композиции он пренебрег намеренно, потому что документальная убедительность сюжета была для него важнее декоративного благозвучия.

Преодолевая забвение

Помните Ельпенора, разбившегося насмерть, упав с крыши в то утро, когда Одиссей с товарищами по указанию Цирцеи отправлялся в «царство Аида и Персефонеи ужасной», чтобы узнать о своем будущем?[642] Не смея задерживаться, они отложили похороны до возвращения на остров волшебницы. В Аиде первой явилась Одиссею душа Ельпенора:

Ради тех, кто отсутствует здесь, кто дома остался, Ради отца твоего, что вскормил тебя, ради супруги, Ради сына, который один в твоем доме остался! Знаю ведь я, что отсюда, из дома Аида, уехав, Прочный корабль ты обратно на остров Ээю направишь. Вспомни же там обо мне, умоляю тебя, повелитель! Не оставляй меня там неоплаканным, непогребенным, В путь отправляясь домой, — чтобы божьего гнева не вызвать. Труп мой с доспехами вместе, прошу я, предайте сожженью, Холм надо мною насыпьте могильный близ моря седого, Чтоб говорил он и дальним потомкам о муже бессчастном. Просьбу исполни мою и весло водрузи над могилой То, которым живой я греб средь товарищей милых. — Так говорил он. И я, ему отвечая, промолвил: — Все, несчастливец, о чем попросил ты, свершу и исполню[643].

Хотя Одиссей невысоко ставил мужество и ум Ельпенора, по возвращении на остров Ээю он первым делом пунктуально исполнил просьбу умершего[644].

Ибо страшнее смерти было для эллинов забвение. Память о человеке поддерживалась ритуалами оплакивания, погребения, траура и посещения могил, на которые ставили надгробные амфоры и кратеры, стелы, статуи.

Предоставленное самому себе переживание горя развеивается по ветру, не имеет внутри себя как психическое состояние причин дления, причин для человеческой преемственности, сохранения традиции уважения к предкам, — говорил Мераб Мамардашвили. — Ритуальный плач интенсифицирует наше состояние, причем совершенно формально, когда сам плач разыгрывается как по нотам и состоит из технических деталей. Забыть — естественно (так же, как животные забывают свои прошлые состояния), а помнить — искусственно.