объявил, что БЗНС, который они считали, как ни крути, «представителем трудящихся», оказывается, «превратился в фашистскую партию, против которой приложимы все способы борьбы». Однако последнее слово оставалось за Коминтерном, а Коминтерн ответа не давал. А когда ответил, выяснилось: в Москве под «двумя отрядами буржуазии» подразумевали два крыла БЗНС и предлагали подождать, пока «стамболийцы» схватятся с «даскаловцами». Болгарским реалиям такой подход не соответствовал ни в какой степени, но принцип демократического централизма споров не предполагает, и коммунисты приутихли. Что же до «Конституционного блока», то он, порванный репрессиями в клочья, даже не пищал, однако к нему, лишившемуся лидеров, никто с вопросами и не обращался.

Да и «Народный сговор» отошел в тень. Силою вещей авангардом «правого» подполья стала Военная лига, лидеры которой — отставные, но очень уважаемые в войсках подполковники Никола Рачев, Кимон Георгиев и Дамян Велчев — за истекший год серьезно укрепили авторитет организации, подтянув кружки помельче и, по ходу, установив контакт с Русско-болгарским комитетом, то есть с осевшими в Софии офицерами Врангеля. А поскольку объединяла Лига в основном мелочь (за что была прозвана капитанским союзом), на роль свадебного генерала пригласили генерал-майора Ивана Вылкова, героя войны, но лично, как считалось, человека без претензий.

ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!

Как ни парадоксально, с этой стороны Стамболийский, политических интриг боявшийся страшно и рубивший их на корню, опасности не видел. Знал, конечно, что в армии его не любят, но относился к этому свысока. Он и сам кадровых военных активно не любил, рассматривая как «профессиональных убийц» и «милитаристов, втянувших Болгарию в две Катастрофы», да еще и как «дармоедов», которые зря сидят на шее трудового народа, потому что для охраны границ, присмотра за порядком, а если надо, то и отпора врагу, более чем достаточно хорошо вооруженного «крестьянского ополчения».

Соответственно и поступал: публично одергивал вояк, не упуская случая «поставить на место», требовал «оранжеветь или идти в грузчики», свел до минимума пенсии, клеймил в речах; ссылаясь на пункт Нейиского мира о сокращении штатов, пачками увольнял всех неугодных и «подозрительных», зато выдвигал и продвигал послушных, умевших льстить, есть начальство глазами и тянуться в струнку. А уж тем, кто мог, хоть ночью разбуди, отбарабанить пару отрывков из «Принципов», и вовсе был зеленый свет в карьере.

А между тем болгарский офицерский корпус, включая сопливых юнкеров, был воспитан в предельно кастовом духе, исповедуя свою внутреннюю систему ценностей, имея свою символику и свой пантеон и очень хорошо сознавая свои заслуги в совсем недавнем Освобождении, Воссоединении и всех войнах. Это была очень сплоченная каста — типа, если угодно, чилийской армии образца 1973-го. И она, по воле Антанты став не призывной, а «маленькой профессиональной», очень быстро внедряла свои понятия в мозги новобранцам-контрактникам.

Всего этого «Александр Великий», в армии ни дня не служивший, в упор не понимал и, хотя Даскалов, опыт имевший и дослужившийся аж до фельдфебеля, пытался объяснять, понимать не хотел. Армию он полагал «послушным механизмом», к тому же «сломанным позором поражения», и свято верил в принцип единоначалия, не зная, как презирают в казармах его (окрасивших себя, как сказал бы красноречивый Виталий Кличко, в тот цвет, в который окрасили) выдвиженцев, зато пребывая в уверенности, что если уж кто-то ушел в запас или в отставку, то, можно считать, умер.

Нет, если уж совсем точно, то какого-то выступления военных шеф не исключал и в узком кругу мог обронить что-то типа «у нас не Португалия» — в том смысле, что поддержка «кормящего сословия» решает всё. А многотысячные шествия «оранжевой гвардии», браво бряцавшей «партийным» оружием, и вовсе убедили «великого человека» в том, что ежели вдруг «сапоги посмеют», то ничего страшного, поскольку «крестьянство встанет как один и сомнет». И вообще: «Нас никто не снесет. Мы — надолго. Минимум 20 лет — наши!».

А между тем Лига сосредотачивалась. Ее ячейки были уже в каждом городе, в каждом гарнизоне, каждом военном училище и каждой казарме, где солдатики с удовольствием слушали офицеров, вне службы превращавшихся в добрых товарищей и объяснявших служивым, что они теперь не крестьяне, а «соль нации». В конце апреля, через пару дней после выборов, Центр Лиги принял план устранения «сословного режима». Старт, прикинув, назначили на одну (конкретнее — по обстоятельствам) из суббот конца мая — начала июня, исходя из того, что пятница — базарный день и вечером по традиции «оранжевые» бухают с приехавшими в город земляками.

Сложности оставались с политическими вопросами. В этих материях господа офицеры не смыслили ни уха ни рыла, но все «приличные» партийцы сидели, а консультанты из «Народного сговора», как и положено тонким интеллектуалам и успешным бизнесменам, в политику не рвались, зато объяснили воякам, что ни о каком «военном правительстве» даже речи быть не может, потому что Болгария и так осуждена «великими силами» за «милитаризм и агрессивность», и, следовательно, перед Европой, когда дело будет сделано, следует предстать «демократами», покончившими с диктатурой.

Спорить с умными людьми военные не стали, но в ответ заявили, что раз так, на посту «гражданского премьера» хотели бы видеть профессора Цанкова, который им симпатичен, и Александр Цанков, как пишет он сам, «хотя и без всякого удовольствия», ибо представлял себе, во что ввязывается, дал согласие. После этого оставалось только договориться с царем, без формального одобрения которого задуманное не было бы признано Европой ни в коем случае, — и Его Величество аккуратно поставили в известность, а в конце мая (когда дата — 9 июня — окончательно определилась) Борис — запросто, как он любил, гуляя в зоопарке, случайно встретился с Иваном Вылковым, которого хорошо знал.

Генерал был по-военному прям, царь (в конце концов, сын своего отца) — византийски уклончив. Он признал, что «крысиный король» назойлив, глуповат, хамоват. Он не отрицал, что «сословные идейки погубят Болгарию». Он не скрыл, что чувствует себя «хозяином посудной лавки, в которую ворвался душевнобольной слон». И вообще как бы не возражал. По стоило беседе перейти на конкретику, хмурился, качал головой, поминал демократию и святость выборов. Однако в итоге, так и не переубедив собеседника, картинно воздел руки к небу, подытожив: «Боже, спаси нашу бедную Болгарию!» — и выразив твердую надежду на то, что г-ну Стамболийскому, «каков бы он ни был», в любом случае не причинят вреда. «Слово чести, Ваше Величество, — ответил Вылков. — Заверяю, ни один болгарский солдат не посягнет на жизнь и здравие премьер-министра Болгарии». И попрощались.

Иван