— Красивое, правда? — принялась рассматривать окольцованный пальчик Фиди.

— Я тоже, возможно, скоро выйду замуж, — как-то невесело заявила леди Эстель.

Мы обе с любопытством уставились на неё. Ладно Куиджи, у него точно были не все дома, но Лоним?… Мой старый друг никогда не страдал благородными порывами. Сирена опустила глаза, одёрнула ночную сорочку.

— За достойного человека! — поведала каменному полу леди Эстель.

— Это же потрясающе! — подпрыгнула рядом абсолютно ослепшая от счастья Фидерика. — Сразу две свадьбы! Мы с Куиджи, и вы с Лонимом!

А вот я прищурилась, стараясь найти ответы во внешности Сирены. Остриженные целительницами волосы отросли до подбородка. Сирена Эстель ещё тогда укоротила их до изящной стрижки, подчеркивающей линию тонкой шейки с серебристой лилией. Сейчас леди Эстель морщила носик и молчала. Это-то меня и насторожило.

Всегда точная в выражениях Сирена называла своего парня невыносимым, забавным, нахальным и приставучим, даже гениальным иногда, когда он не слышал, но достойным человеком — ни разу. Почему-то мне показалось, что сейчас Сирена не Лонима Рилекса имела ввиду, а кое-кого другого. Из жаждущих жениться помимо Куиджи Лампадарио на ум приходил только один мужчина.

— Что ты задумала? — напрямую спросила я, не обрадовавшись своим выводам.

Вообще-то я не ждала, что она ответит. Думала, фыркнет, скажет, что это не моё дело, и чтобы я не совала свой проклятый нос в дела истинно преданных Квертинду леди. Но то, что задумала Сирена, явно требовало моего участия.

— Завтра расскажу, — пообещала леди Эстель и задула единственную горящую свечу в канделябре. — А сейчас давайте спать.

— Ой, девочки, как уснуть-то теперь? — завозилась в темноте Фидерика, наощупь пробираясь к своей кровати.

Пару секунд я задумчиво сверлила взглядом то место, где стояла Сирена. От резкой темноты перед глазами замерцали круги, и я перевела взгляд за окно — на звёзды. Те самые, огромные и низкие, будто спустившиеся из небесного города фонари… Крепко зажмурилась и почти мгновенно провалилась в глубокий и сладкий сон.

* * *

Есть такая легенда — о двух влюблённых, что первыми соединились священными узами брака.

Мир стоял пустой и безмолвный, когда из вечной тьмы появился Он. Душу его жгли, омывали ядовитыми водами. Кормили злобой, выколачивали из недр густую кровь, чтобы затвердела она в горы и равнины. Но Красная Луна коснулась Его своим светом. Скинул Он оковы страдания и впитал алый туман, соткал доспех из нитей несчастных судеб. И ступила нога мучителя на созданную из его крови землю в поисках новых жертв. В рогатом шлеме принёс он страдания и иссушение. В закалённом клинке принёс он смерть и вечную жизнь.

Из неугасимого света родилась Она. Воспарила из сияния звезд и солнца, поцелованная Красной Луной и счастьем созидания. Спустилась по облачной лестнице к беспокойным берегам, и каждый шаг творил чудо: наполнял океаны слезами богини, взращивал деревья и травы из волос её. В драгоценном кубке принесла она на землю изобилие и плодородие. В извивающейся змее принесла отраву и исцеление.

Так Толмунд и Девейна создали Квертинд.

Первые боги не были предназначены для союза, но не знали об этом.

Прошли они неисповедимые пути и встретились на их пересечении.

Дрогнули горы и земля — кровь Толмунда. Разлились моря и реки — слёзы Девейны. И разверзлись небеса, являя райские сады, и треснула твердь, обжигая пламенем пекла. Смешались праведники и грешники, застонал мир, завыл, запутался.

Снял Толмунд цветок с головы Девейны и бросил в землю. И сказал, что будет биться с любым, кто запретит ему владеть ею. Но не было равных в Квертинде богу смерти. Не было достойных богини жизни.

Сплелась алая лента с белоснежной, соединила сердца и руки влюблённых. Осыпали их пеплом и лепестками, обвенчали священными обетами. И Красная Луна была тому свидетельницей.

Так и стала Девейна женой Толмунду.

Ради любви — его меч лишался своей остроты рядом с ней. Ради любви — её кубок опустошался рядом с ним. Ради защиты их любви — она точила меч, а он наполнял кубок. Только не была Девейна богиней смерти. Не был Толмунд богом жизни. Меч оставался тупым, а кубок — пустым.

Созданный ими же мир погружался в хаос, ибо не было больше равновесия: ни созидания, ни разрушения, ни добра, ни зла, ни света, ни тьмы.

Веками звучала для Толмунда и Девейны сладостная музыка, напетая его сломленными жертвами и её исцелёнными душами. Это была воистину божественная симфония — симфония угасания, состоящая из мольбы о пощаде и криков отчаяния. Погружался Квертинд в пепел и пламя без божественного вмешательства, а первые боги теряли друг в друге свою силу. Счастливая любовь превращала их в людей.

Толмунд и Девейна хотели вернуть равновесие, отдали силы стихий детям своим: Мэндэлю, Омену, Ревду, Вейну и младшей дочери Нарцине. Но и это не принесло спасения.

И тогда влюблённые боги разделились, поклявшись друг другу в вечной супружеской верности.

Мир обрёл не только земли и воды, но ещё и долгожданное спокойствие.

Так закончилась история любви первых богов, ставших первыми мужем и женой.

Так закончилось одно из занятий по «Религиоведению» в прошлом году, которое я умудрилась не проспать.

Магистр Калькут заключила эту легенду собственной философией о том, что всё лучшее достигается лишь ценою великого страдания… Что ж, было в этом что-то правдивое. Демиург бы сказал, что человечность способна сгубить даже богов. Джер бы сказал, что Толмунд и Девейна сделали трудный выбор. Я бы сказала, что эти двое просто проиграли самой судьбе.

— Эй, Горст, — плюхнулся рядом Окумент, вырывая меня из божественных размышлений. — Ты ведь придёшь на праздник Династии? Сто двенадцатый день уже близко.

Завтрак я успешно проспала, а до обеда ещё было пару часов, которые я решила провести в украшенной к празднику гостиной. В этом году в честь приезда таххарийцев Надалия расщедрилась на живые ёлки в кадушках, фигурные растяжки и ментальных магов, поддерживающих иллюзию падающего снега. Крупинки были сверкающими, парящими у самого потолка и исчезающие над головами. Торжественное, волшебное зрелище.

Роль жертвы мне уже давно никто не приписывал, а опасливые шепотки и едкое презрение в каком-то извращённом смысле даже начинали нравиться. К тому же, в гостиной сегодня было удивительно мало студентов и ещё меньше — студенток. Я сидела, единолично раскинувшись на каменной лавке, задумчиво пересыпала песок в своём тиале и периодически проверяла на месте ли миинх. «Прощение мёртвого» я всё-таки надела утром. Вместо двух кос заплела одну тоненькую — у виска. Теперь костяная заколка терялась где-то в ворохе волос, но я и не думала использовать миинх, как украшение. Какой-то частью своей души я верила, что подарок таххарийца, как и веллапольские камни, обладает мистической силой и правда принесёт мне прощение того, кого мне пришлось убить…